Секунду я не понимала, что с ней произошло. А произошло то, что она стала Антектрой. Она казалась лунатиком, спасшимся от взрыва - оглушенным, обесчеловеченным. Ее страшная красота била в глаза. Она протянула вперед руки, держа в них кусок размалеванной под кровь ткани.
– Склоните головы, - сказала она нам, - склоните головы, - и мое сердце перевернулось. Она повторила свою реплику. А потом голос ее вдруг понизился, как у певицы, едва ли не на целую октаву: - Склоните голову перед окровавленным прахом. Опустись на колени перед тираном, порабощенная земля.
Она казалась безумной, и все мы, бездыханные, повисли на ее словах, как на веревке.
– Мир не тот, Боги мертвы.
Я содрогнулась. Она будто вышла из могилы.
Конечно же, она вела себя так, будто других актеров не существовало. Их не было. Они всего лишь тени. Только Антектра жила в ее жгучей агонии, на фоне разрушенного пейзажа.
– Отринь гордость и опустись.
Как и тогда, я сидела загипнотизированная. Ниоткуда не раздалось ни звука, потом послышались шаги и клацанье оружия. По проходам неслись десять воинов, и на этот раз публика отозвалась одобрительным гулом.
– Возрыдайте, небеса! - голос Египтии перекрывал шум войны. Возрыдайте кровью и пламенем.
Войны скучились перед ней. Раздался удар грома. Сцену прорезала молния. Египтия на своем помосте, казалось, была охвачена огнем.
– Пошла, - тихо произнес Кловис.
– Что?
– Уходи, дура.
– А-а... - Вскакивая я, споткнулась и едва не выпала в проход.
Под прикрытием бешеных вспышек я бросилась к выходу и выбежала в отрезвляющий холод городской ночи.
На автобус денег у меня хватило, но пришлось очень долго ждать. Когда я спрыгнула на своей остановке, на часах в автобусе было уже час двадцать шесть минут. Я отсутствовала больше десяти часов. Кловис не задумывался о том, что меня ждет человек, ведь это всего лишь машина. Хотя, пожалуй, Кловис больше так не считал. Конечно, несмотря на мое долгое необъяснимое отсутствие, он оставался спокойным, невозмутимым и рассудительным, особенно если учесть, сколько я твердила ему об опасности, в которой мы находимся. Но у него же механический разум.
Я бежала по улицам, будто сквозь плотную темную воду, до того густая была ночь.
Когда я влетела в квартиру, он стоял посреди радужного ковра. Верхний свет был включен, и я видела его очень отчетливо. Как будто я выбралась из обвала и начала обретать равновесие. Но он стоял абсолютно спокойный, без всякого выражения на лице.
– С тобой, - спросил он, - все в порядке?
– Да.
– Нам повезло, что ты меня застала. Я с семи часов искал тебя, и сейчас собрался опять уходить.
– Уходить? Но ведь мы договорились...
– Я думал, на тебя могли напасть, - тихо произнес он. - Или убить.
Я не могу описать, как он это сказал, но его голос потряс меня, вышиб из головы все слова и мысли. А поскольку и слова, и мысли, и события этого вечера, были необычайно важны, я немедленно начала восстанавливать их, преодолевая оцепенение.
– Нет. Послушай, я расскажу тебе, что случилось, - проговорила я так спокойно, как будто отвечала на вопрос, которого, видимо, следовало ожидать от разумной невозмутимой машины.
И я, торопясь, рассказал ему все. Он внимательно слушал. Через минуту он опустился на тахту и склонил голову, а я села рядом, чтобы закончить рассказ.
– Уйти я не могла. И даже позвонить не могла - я не помнила номер телефона внизу, и потом надо было ждать Кловиса. Это кажется безумием, но разве нам не стоит рискнуть? Уехать завтра куда-нибудь? Как два разоблаченных шпиона. По-моему, стоит.
– Ты так боишься этого города и не без оснований, - сказал он. Уехать отсюда - единственный выход для нас.
– Ты меня осуждаешь? Зря. У меня очень веские причины бояться. Я жила с этим страхом весь день и весь вечер.
Он обнял меня одной рукой, и я легла рядом с ним. И почувствовала огромное расстояние между нами. Он был, должно быть, где-нибудь в миле отсюда.
– Египтия, - медленно произнесла я, сама не зная, зачем, - Египтия изумительна. Я слышала только несколько ее реплик... Сильвер, в чем дело? Я даже и не знала, что ты умеешь сердиться. Но я не виновата. Я не могла прийти сюда. Если ты думаешь, что это глупости и паникерство, то, по крайней мере, поверь, что это искреннее паникерство и не совсем глупости. А потом еще Кловис сказал про это наводящее устройство. О, Господи, мне надо проверить...
Но он крепко сжал мою руку, и я поняла, что двигаться Нельзя, и осталась лежать, ожидая, что он скажет.
Наконец, он заговорил тихо и быстро. В его мелодичном голосе трудно было обнаружить следы каких-нибудь чувств, кроме, пожалуй, крупинки юмора.
– В свое время ты пыталась научить меня исследовать собственные эмоции, то есть тому, для чего я предназначен. Выходит, я был не прав. Или же все-таки научился этому, как приобрел и другие чисто человеческие свойства. Когда тебя не было...
– Но я, правда, не могла, - прошептала я.
– Я знаю. И знаю, что ты жива и здорова. Но я не знал этого, пока ты не вошла в дверь. Будь я человеком, я бы места не находил. Будь я человеком, ч бы обошел все больницы в этой части города.
– Прости меня. Мне очень жаль, что так получилось.
– Самым странным был внутренний процесс, через который я себя проводил, во время которого я представил себе, что ты лежишь где-то мертвая, и значит, я никогда больше не буду с тобой снова. Ты спрашивала, могу ли я бояться. Могу. Тебе придется на слово мне поверить, что и этом теле, которое не дрожит, не потеет, не проливает слез, действительно сидит трехлетний ребенок, который очень интенсивно все это переживает.
Его голова была наклонена, и я не видела лицо.
Я обхватила его руками и крепко-крепко прижала к себе.
Вместо радости за него я почувствовала что-то вроде стыда. Я поняла, что опять неумышленно совершила непростительный поступок. Ибо я окончательно и бесповоротно доказала, наконец, его человечность: показала, что он зависит от других существ своего вида.
4
От землетрясения город содрогнулся в начале шестого утра.
Я проснулась от того, что латунная кровать начала двигаться. Сильвер, который мог ввести себя в состояние, подобное психостетическому трансу, это был полный покой и отсутствие чувства времени - Сильвер вышел из него раньше меня. Я подумала, что это сон. Было темно, если не считать слабого снежного блеска из-за полуоткрытых занавесок. Потом я увидела, что занавески открываются сами собой, подергиваясь каждый раз на несколько дюймов.
– Это земной толчок, - сказал он мне. - Но, судя по ощущениям, не сильный.
– Ничего себе не сильный! - воскликнула я, садясь на кровати.
