— Жаль, что твой дихган не выказал такую же верность своему истинному повелителю, какую ты выказываешь ему самому. Ступай с миром, если считаешь, что иначе нельзя. Может быть, когда ты услышишь все, ты передумаешь. Возможно, и некоторые твои друзья начнут думать иначе.
Гонец Птардака не ответил. Но, развернув коня, направляясь в обратный путь к Налгис-Крагу, он отсалютовал Абиварду. Тот ответил тем же. У него появилась надежда, что Птардак не помог, а повредил себе этими тремя камушками и сопровождавшим их письмом с вызовом. Пусть его люди узнают, как он предал сына Пероза, и крепость Налгис-Краг, хоть и совершенно неприступная для нападения извне, очень даже может зашататься под своим хозяином.
* * *
В прокопченной кузнице было темно. Она освещалась главным образом пляшущим красно-золотым пламенем печи. В ней пахло дымом, раскаленным железом и потом.
Кузнец Ганзак был самым мощным борцом надела Век-Руд; грудь и плечи у него были как у быка, а руки, натренированные постоянной работой с тяжелым молотом, потолще, чем у иного человека ноги.
— Повелитель, величайший, ваш приход — честь для моего очага, — сказал он, когда Абивард и Шарбараз как-то ветреным утром зашли к нему.
— Твой очаг столь же приятен нам, как и твое общество, — с улыбкой ответил Абивард; показывая, что шутит. Однако, как и во многих шутках, здесь была доля правды. На дворе крепости лежал снег, но Ганзак работал голым по пояс; от жара, как и от физических усилий, кожа его была мокрой и отсвечивала в огне печи, словно намазанная маслом.
— Как мои доспехи? — спросил Шарбараз. Законный Царь Царей был не из тех, кто тратит время попусту, когда дело касается его жизненно важных интересов. — Чем скорее я получу их, тем скорее вновь почувствую себя полноценным мужчиной и воином; а я намерен отправиться на поле брани как можно скорее.
— Величайший, как я уже говорил тебе, я делаю все, что могу, но доспехи, особенно кольчужные, — дело долгое, — сказал Ганзак. — Пластины много проще: обыкновенные длинные тонкие полосы, которые достаточно выковать и пробить на концах дырочки для крепления. Но кольчуга…
Абивард уже не раз вел подобные разговоры с кузнецом. Но Шарбараз, будучи отпрыском царской фамилии, не имел достаточного представления о том, как делаются доспехи; возможно, изучение наделов и их владельцев помешало ему уделить больше внимания этим явно менее значительным материям. Он сказал:
— А в чем трудность? Делаешь кольца, скрепляешь их в кольчугу, прикрепляешь ее к кожаной прокладке — вот тебе и доспехи.
Ганзак выдохнул через нос. Если бы такое сказал ему кто-то не столь высокопоставленный, он дал бы чрезвычайно язвительный ответ, скорее всего, сопроводив его действием: кинулся бы на несчастного с молотом и заставил бежать из кузницы без оглядки. Однако на сей раз он проявил сдержанность, достойную, по мнению Абиварда, всяческой похвалы:
— Величайший, это не так просто. Из чего делаются кольца?
— Из проволоки, разумеется, — сказал Шарбараз. — Из железной проволоки. Ты об этом спрашивал?
— Правильно, из железной проволоки, — согласился Ганзак. — Из самого лучшего железа, которое я способен выплавить. Только вот проволока — не фисташки и на деревьях не растет. Видит Господь, мне бы этого очень хотелось, но раз уж не растет, приходится делать ее самому. Это значит, что я должен вырезать из железной пластины тоненькие полоски, чем я и занимался, когда пожаловал ты и мой повелитель дихган. — Он указал на несколько таких полосок, лежащих рядком. — Вот они. Видишь, это еще не проволока, это просто железные полоски. Чтобы сделать из них проволоку, нужно выковать их тонкими и круглыми в поперечнике.
— Наверное, я поспешил со своими словами, — сказал Шарбараз.
Но Ганзак уже набрал полный ход, и какое-то извинение не могло его остановить.
— Потом, когда проволока готова, нужно сделать из нее кольца. Полагается, чтобы все они были одного размера, правильно? Поэтому я делаю вот что: обматываю проволоку вокруг этого вот штыря… — он показал Шарбаразу деревянный цилиндр, — а потом обрезаю каждую по очереди. Потом уплощаю концы и склепываю, чтобы получилось кольцо, — опять-таки каждую отдельно. Ясное дело, прежде чем я поставлю заклепки, кольца нужно скрепить, потому как готовые-то кольца уже не соединишь. А все это в спешке, прошу прощения, не делается, величайший.
— Да, быстро хорошо не получится, понимаю. Извини, Ганзак, я сказал не подумав. — Шарбараз говорил с большим смирением, чем обычно водится у царей. — Вот мне еще один урок: сначала разберись, в чем дело, а потом уже лезь с критикой.
Абивард сказал:
— Я видел кольчуги, где кольца в каждом втором ряду сделаны не так, как ты говоришь, а просто выкованы из пластины. Разве такую сделать не быстрее?
— Быстрее, быстрее. — Ганзак сплюнул в огонь. — Только я за нее и плевка не дам. Такие вот кольца между собой не соединишь. Их можно соединить только с правильно сделанными в соседних рядах. Это значит, что кольчуга при том же весе и вполовину не такая прочная. Если хочешь, чтобы величайший пошел на войну в дешевых дрянных доспехах, поищи себе другого кузнеца. — Он сложил массивные руки на еще более массивной груди.
Поверженный Абивард спросил:
— Когда, по-твоему, будут готовы эти вторые доспехи?
Кузнец подумал:
— Три недели, повелитель, убавь или накинь денек-другой.
— Придется этим удовольствоваться, — вздохнул Шарбараз. — По правде говоря, я не рассчитываю, что на меня нападут раньше, но каждый день без доспехов дается мне тяжело. Чувствую себя голым, будто новорожденный.
— Ну, это не совсем так, величайший, — сказал Абивард. — Целые дружины воюют в кожаных доспехах. К примеру, хаморы — ведь их лошади меньше и не могут нести такой вес, как наши. Да и я бился с ними и таком виде, пока Ганзак еще трудился над моими доспехами.
— Не сомневаюсь, — сказал Шарбараз. — Нужде закон неведом, помимо прочего, ты и сам это доказал, вытаскивая меня из Налгис-Крага. Но разве ты не почувствовал себя героем, а не просто воином, когда на плечах твоих вновь сладостно зазвенела кольчуга?
— Не знаю. Я просто почувствовал, что теперь уменьшилась вероятность быть убитым, а это тоже неплохо воодушевляет в бою.
— Повелитель, когда я слышу от тебя толковые речи, я вижу твоего отца там, где стоишь ты, — сказал Ганзак.
— Хорошо бы, — спокойно ответил Абивард, хотя сердце его преисполнилось гордости от этой похвалы. Шарбараз сказал:
— При дворе моего отца о войне я узнал от трубадуров не меньше, чем от воинов. Хорошо иметь рядом человека, который видел войну и может просто и внятно говорить о том, что для нее нужно. Исполнить свой долг и при этом остаться в живых — оно хоть и не вдохновляет на героические песни, но тоже неплохо. Еще один урок. — Он кивнул, словно запечатлевая сказанное в памяти.
