А потом, когда они пели уже шестой цикл, когда сумерки уже сгущались у входа в пещеру и окутывали тот склон, где расположились лагерем их пленители, Руана вдруг сумел коснуться Спасительной песнью совсем иной души. Он опять пел один и, собрав те малые силы, что еще у него оставались, направил песнь, подобно светлому лучу, к той душе, которую сумел отыскать во мраке. Но это ему дорого обошлось.
Когда неведомый некто поймал посланный им луч и ответил на него — причем без малейших усилий! — отвратительным смехом, в душе Руаны все вздрогнуло и он чуть не канул в черноту, ибо понял, кого отыскал.
«Глупец! — услышал он, и это слово ножом пронзило его сердце. — Неужели ты думал, что я не сумею тебя заглушить? Неужели надеялся, что твой жалкий писк может услышать кто-нибудь еще?»
Хорошо, что он пел в одиночку и остальным не пришлось испытать этого потрясения. Он поискал у себя в душе, надеясь найти там хотя бы крохи ненависти или следы гнева, хотя, если б он их нашел, это вполне могло стоить ему жизни. Но ни ненависти, ни гнева не было в его душе, и он послал вместе с тем лучом, который был образован его песней, следующую мысль: «Ты Ракот Могрим. Я знаю твое имя».
И чуть не оглох от хохота этого чудовища. «Я и без тебя свое имя знаю! И на что ты только надеешься, произнося его, глупец из глупцов? Ты и тебе подобные недостойны быть даже моими рабами!»
«Не способны быть твоими рабами! — поправил его Руана. И прибавил: — Сатаин! Вот твое прозвище!»
В ответ мозг его затопило нестерпимо яркое и жгучее пламя. Красно-черные языки огня лизали его обнаженную душу. «А нельзя ли мысленно заставить Могрима убить меня, — подумал он вдруг. — Тогда я мог бы…»
И снова послышался тот страшный хохот. «Да у тебя уже и сил не осталось, чтобы послать мне хоть одно проклятие! Пропал ты! И все вы пропали. И некому будет петь Каниор по последнему усопшему. Вот если бы вы сделали то, о чем я вас просил, то могли бы вновь обрести могущество во Фьонаваре. А теперь я навсегда вырву вашу нить из Гобелена и стану носить ее на шее».
«Но твоими рабами мы не будем», — еле слышно ответил ему Руана.
И опять послышался смех Могрима. А потом созданный песней Руаны лучик оборвался.
Он долго потом лежал в темноте, задыхаясь от дыма костра и испытывая дурноту от запаха горелой плоти. Эти нечистые сожгли тело Кироа и теперь веселились, устроив мерзкий пир.
Отлежавшись немного и понимая, что больше он все равно ничего сделать не сможет, ибо сил у него почти совсем не осталось, и не желая умирать в молчании, Руана снова запел те же две песни, и Ирайма вскоре присоединилась к нему, и даже горячо любимый Икатере попытался его поддержать. А потом душа его вынырнула наконец из черноты навстречу золотому свету, ибо он снова услышал и голос Тамуре. В четыре голоса они могли спеть уже очень хорошо! Вряд ли, правда, можно было надеяться, что их песня улетит так далеко, как это было бы нужно, ибо Ракот все время мешал им, да и сами они были уже очень слабы. И вряд ли их песнь могла бы пробиться к кому-то. Но они не желали умирать в молчании, умирать его слугами и уж тем более — никогда и ни за что! — его рабами, даже если их нить и будет вырвана им из основы и навсегда затеряется во Тьме.
Дженнифер понимала, что у нее теперь совсем иная жизнь, чем у Артура, хотя судьбы их все равно навсегда переплетены друг с другом. Теперь она вспомнила все. Лишь только взглянув на него, она вспомнила все сразу, и звезды, что вспыхнули у него в глазах при виде ее, она уже видела когда-то не раз.
Ни одного столь страшного, темного проклятия, как то, которым он проклял ее, она никогда и ни от кого не получала. И ни одна другая судьба, столь же высокая, имеющая свою четкую нить в Гобелене, никогда не была связана столь тесно с ее именем. Она стала воплощением его горчайшей печали. Она давно уже умерла; умерла в аббатстве Эймсбери. Интересно, думала теперь Дженнифер, как это я умудрилась не понять этого, будучи возле Стоунхенджа? Она-то свое упокоение получила, свой дар смерти, и не знала, сколько раз уже снова возвращалась в этот мир, чтобы рвать на куски его душу — из-за гибели тех детей, из-за их с Артуром поруганной любви.
Она понятия ни о чем не имела и смогла вспомнить только ту, самую первую свою жизнь, когда еще была Джиневрой, дочерью Леодгранса, и, чтобы попасть на собственную свадьбу, верхом проскакала все расстояние до Камелота, теперь считавшегося исчезнувшим королевством, сном, мечтой, выдумкой.
Камелот и был сном, но все же не только. Она ведь прибыла тогда туда из дворца своего отца и дальше жила там, как умела; и любила, как умела; а потом разрушила тот дивный сон и умерла.
Она любила всего дважды за всю свою жизнь — двух поистине блистательных представителей своего мира. И второй был не менее прекрасен душой и телом, чем первый. И он отнюдь не был таким, каким его изображали впоследствии. И оба ее возлюбленных сперва тоже очень любили друг друга и жили в полном согласии, и это потом оказалось только больнее.
Да, это была самая печальная история на свете.
Но на этот раз, сказала себе Дженнифер, она этой истории развернуться не даст. Нет, ни за что, только не во Фьонаваре! «Его здесь нет», — сказала она тогда и знала это точно. Здесь, в этом мире, не было того, третьего; он не тревожил улицы Парас Дерваля своей на зависть легкой, какой-то веселой походкой, и здесь она никогда не видела тех рук, которые так любила когда-то. Да, меня изуродовали, но я по крайней мере больше никого не предам, решила она тогда, глядя в глаза Артуру, а с небес лился звездным дождем свет…
И она его не предаст. Здесь и без того все уже в корне переменилось. И между ними теперь стоит черная тень Ракота Могрима; его тень упала теперь даже на Станок, у которого неустанно трудится Ткач; эта страшная тень исказила все вокруг. И это было для нее огромным горем, не меньшим, а может, и большим, чем то, что с нею случилось, ибо она собственными глазами видела в Старкадхе, что такое ОТСУТСТВИЕ СВЕТА, что такое НЕПРОНИЦАЕМАЯ тьма. И если она теперь не может совершить Переход к нему, в его эпоху, в его мир, и любить его по-прежнему, то никогда и не станет его тревожить, как делала это раньше, причем без особых угрызений совести.
Она останется здесь. Окруженная одетыми в серое жрицами, в своем сером мирке, из которого лишь временами выходит к людям ее душа. Она станет бродить среди этих серых женщин в святилище, а Артур будет воевать против сил Тьмы — во имя любви, во имя утраты, во имя тех детей…
Она брела по тихим извилистым коридорам и переходам огромного Храма. Мысли об Артуре заставили ее вновь вернуться в недавнее прошлое, к тому, что может повлиять на судьбу Дариена. Воспоминания об этом прошлом уже не причиняли ей такой острой боли, как прежде. Благодаря Полу. Она никогда раньше не могла понять этого человека, но доверяла ему теперь полностью. Что ж, она сделала то, что могла, и теперь все увидят, куда приведет выбранный ею путь.
