Что-то заворочалось в глубине сознания Рози: удивление, любопытство, недоумение. Испуг. И что-то еще.
– Нарл, – тихонько окликнула она, – глянь-ка. Что с ними творится?
Нарл, умывавшийся над ведром с водой, выпрямился и вытер руки. Бóльшую часть внимания он по-прежнему уделял коню, которого они подковывали. Это был жеребец из тех превосходно сложенных безумцев, которых предпочитал младший сын лорда Прена, и ко всему прочему в его ужасных копытах совершенно не держались гвозди. Как бы часто он здесь ни бывал, чтобы вернуть на место потерянную подкову, он никак не мог поверить, что и в этот раз тоже Нарл собирается использовать раскаленные клещи и кочергу только на его подковах, а не на нем самом. Если бы кузнецу не помогала Рози (по ее словам, она рассказывала безумцу сказки, словно капризному ребенку на ночь), ему, вероятно, и вовсе не удавалось бы подковывать жеребчика, сколько бы тертого корня визо он ни пускал в ход. Сейчас конь выглядел полусонным и задумчиво жевал сено, опустив уши, словно старая кляча. Нарл мог бы заподозрить, что он достаточно смышлен, чтобы не упустить своей выгоды, и попросту любит сказки Рози, но прекрасно знал, что это не так. Ему говорили об этом белки́ лошадиных глаз, когда кузнец приближался к коню, и то, как он держал ногу. Именно безумцы, ненавидящие подковываться, чаще всего теряли подковы.
Передавая полотенце Рози, Нарл мельком глянул на своего подмастерья и племянницу тележного мастера, но куда больше его занимал вопрос, как вбить гвозди в копыто, уже и без того сплошь испещренное дырками. Лицо его, как обычно, ничего не выражало. Но Рози, отмывая руки, наблюдала за ним, а она за годы, проведенные около кузницы, научилась угадывать его чувства, пожалуй, даже лучше, чем он сам отдавал себе в них отчет. И она увидела, как прямо у нее на глазах его поразило острое как нож понимание и там, где невидимый клинок оставил рану, она закровоточила надеждой, страхом, тоской – и чем-то вроде безропотного отчаяния. От неожиданности Рози едва не накрыла ладонью его руку и не выпалила: «Что такое? Я могу помочь? Я что угодно для тебя сделаю!» – но быстро осознала, что Нарл не хотел, чтобы она это заметила, и что сама она чуть не сказала чистую правду, но вовремя остановилась.
Рози с необыкновенным усердием оттирала ладони и предплечья, всецело поглощенная этим занятием, и, когда Нарл снова повернулся к ней, подняла на него взгляд, старательно очищенный от какого бы то ни было выражения. На ее щеках пылал румянец, но в качестве оправдания она плеснула на лицо холодной водой.
– Они только что влюбились, – безучастно сообщил он, и его лицо снова сделалось спокойным и непроницаемым.
Эта безмятежность и мягкость тона едва не убедили Рози, что ей померещилось. Он же был Нарлом, и его никогда ничто не беспокоило и не отвлекало от холодного железа. Она нарушила привычное течение его мыслей, но только на мгновение. Нарл вот-вот приступит к обеду и одновременно станет разглядывать какую-нибудь незаконченную работу или изучать куски железного лома, которые перестанут быть таковыми, когда он с ними закончит.
Но затем Рози наконец осознала смысл его слов.
– Они? – ошеломленно переспросила она. – Но…
– Так иногда бывает, – пояснил Нарл. – Тяжело им придется. Он обещан другой.
– Обещан? – повторила Рози. – Ты имеешь в виду, в мужья?
– Да, – подтвердил Нарл.
Вид у него сделался еще более замкнутым, чем обычно, подразумевая, что больше он не произнесет ни слова. Будь Рози в себе, она бы удивилась, даже столь краткому его ответу: Нарл редко заговаривал на подобные темы.
– Я… я должна ее предупредить, – в замешательстве пробормотала она.
– Ни в коем случае, – возразил Нарл. – Он сам ей скажет. Это их дело. Оставь их. Рози! – окликнул он, когда она отвернулась, слепо уставившись в пространство, и попыталась на ощупь повесить полотенце, но вместо этого уронила его на грязную землю двора. – Рози, она по-прежнему твоя подруга.
А затем он сам накрыл ладонью ее руку, и она опустила взгляд на широкую смуглую ладонь с почерневшими от работы пальцами, лежащую на ее загорелой веснушчатой коже. Нарл убрал руку. Рози снова посмотрела на него и попыталась улыбнуться. Она, похоже, поняла, чтó разглядела на его лице, когда он впервые увидел Роуленда с Пеони: он сам был влюблен в Пеони.
А Рози только что узнала, что влюблена в него.
Она вслепую шагнула прочь, к Пеони и ее корзинке, вспомнила, что еще несколько минут назад была голодна, и сосредоточилась на мысли о том, что ей хотелось есть.
«Я в порядке, – сказала она себе. – Я в порядке».
Это оказалось непросто, поскольку притворство было чуждо ее природе, но нежелание расстраивать друзей оказалось не менее сильным – сильнее, чем ее собственное расстройство.
Они все – Пеони, Роуленд и Рози – каким-то образом пережили этот обед. Нарл затерялся в тенях под навесом кузницы. Взгляд Рози время от времени разыскивал его, находил движущуюся тень, каковой он выглядел, если смотреть с солнцепека, где они сидели. В тот день солнечный свет особенно слепил, полный ярких искорок, которые попадают в глаза, заставляя моргать или даже отмахиваться от них, как будто их можно задеть руками. Она задумалась, как давно… Задумалась, не приходило ли Нарлу в голову признаться в собственных чувствах. Рози подумала, что ей известна причина его молчания: Пеони его не любила, а из Нарла вряд ли вышел бы поклонник, способный ухаживать за ней.
Аппетита ни у кого не было. Порция Нарла исчезла, но съел он ее или скормил одной из деревенских собак, знал лишь сам Нарл.
– Нарл сказал, люди иногда влюбляются мгновенно, – приглушенно пробормотала Рози, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки.
Катриона с Тетушкой плели и зачаровывали амулеты, а Рози только что закончила вырезать волчок, чтобы утром отдать его Джему. Гейбл спал в колыбели, которую одной ногой покачивала Катриона. Джем, Гилли и маленькие постояльцы ночевали наверху, а они ждали в кухне, когда придут ужинать Бардер с Джобом.
Ставни задребезжали. Лето стояло холодное, и любопытный, надоедливый ветер сновал вокруг домов, просачивался под двери и пробирался за воротники. Маревки пребывали в необычайно дурном настроении: усеивали паутину каплями росы так, что лопались нити, и не давали черстветь вчерашнему хлебу, расквашивая его в жижу. Даже мыши, в чьих жилищах всегда гуляли сквозняки, жаловались на холод.
