В мире начали проступать краски. Горы сделались чёрными, синими, фиолетовыми, а те, что были ближе остальных, — нежно-зелеными. Зрелище завораживало Радихену, он не мог оторвать глаз от величавого царства, милостиво допустившего к себе людей. Ибо — в этом не могло быть никаких сомнений! — горный мир изначально совсем не предназначался для человека, и представители слабого рода человеческого получили возможность обитать здесь лишь благодаря снисходительности великих гор.
Радихена продолжал путь от конторы, где подписал контракт, дальше, в глубину герцогских владений. Его вместе с шестью другими новыми рабочими устроили на открытой телеге. Ехать предстояло недолго — меньше половины дня. «К ночи будете на месте», — обещал Лахмар.
Телега сильно отличалась от той, на которой Радихена прибыл сюда. С низкими бортами, открытая, она была сделана из очень прочных досок какой-то неизвестной Радихене породы дерева — темно-красных, с густыми черными прожилками. Должно быть, местные, предположил он, оглядывая невысокие, толстые стволы и узловатые ветви деревьев, мимо которых проезжал.
Колеса этой телеги были гораздо толще и ниже тех, к которым Радихена привык на юге. Зато использовались настоящие металлические рессоры, так что сидящих на телеге почти не трясло.
Невысокая лошадка с толстыми лохматыми ногами и густой, коротко подстриженной гривой, темно-рыжая, с белыми пятнами, спокойно бежала по горной дороге. Ее мало заботили обрывы и пики; она родилась и выросла здесь и не боялась гор.
Несколько раз бортик царапал о скальную стену, и Радихена ежился от страха: в отличие от лошадки он испытывал настоящий ужас при мысли о том, что они, быть может, упадут в пропасть.
Однако все обошлось, и к вечеру новички благополучно добрались до поселка. С Радихеной, как и обещал Лахмар, не было никого из его старой деревни. Его отправили в самую дальнюю шахту, в поселок, который здесь называли Изумруд.
Радихена остановился посреди единственной улицы поселка. У него, в отличие от прочих новеньких, не было при себе даже ничтожного узелка — ничего из личных вещей, только худая одежда на плечах и разваливающиеся сапоги на ногах. Вокруг сделалось вдруг очень тихо. Ни упорного цокота копыт, ни грома колес, ни далекого шума падения камней, ни крика птицы над годовой.
Один раз тишину нарушил всадник: он неспешно проехал по улице, даже не повернув головы в сторону сбившихся в кучу рабочих. Разглядев его, Радихена похолодел: гном! Впервые в жизни деревенский юноша видел нелюдя, да еще такого!
Коренастый, с бородавками по всему лицу, со всклокоченной бородой и длинными густыми волосами, с приплюснутым носом, ростом этот гном был с десятилетнего человечьего ребенка, а в плечах — как хороший кузнец. Вид у него был надменный, с оттенком начальственного недовольства.
Он скрылся за поворотом, и почти тотчас навстречу новичкам широким шагом вышел какой-то человек.
Человек! Радихена тайком вздохнул от облегчения. Он боялся, что его отдадут под начало нелюдям. После всего случившегося это было бы для Радихены уж слишком.
Человек этот оглядел новичков и сказал:
— Что вы тут стоите?
Ответа не последовало. Человек криво усмехнулся:
— Все вы с юга приезжаете такие. Боитесь слово лишнее сказать. Ничего, скоро все переменится... Я задал вопрос. Пусть кто-нибудь один соберется с духом и ответит.
Они переглянулись и опять промолчали. Затем Радихена, сам не понимая, зачем это делает, вышел вперед и проговорил:
— Мы не знали, куда идти.
Человек оглядел его с любопытством.
— А что, по-твоему, нужно делать, если не знаешь, куда идти?
Радихена оглянулся на своих товарищей, однако те смотрели на него с некоторым злорадством: взялся говорить за всех — за всех и неприятностей огребешь!
Тогда Радихена сказал:
— Когда не знаешь, нужно спросить.
Человек подбоченился, засмеялся.
— Мне нравится твой образ мыслей, рыжий! Ну так спрашивай. Вот он я. Давай.
— Хорошо, — сказал Радихена. Ему показалось, что он угадывает условия игры. — Спрашиваю. Мы только что подписали контракт и прибыли сюда с юга. Куда нам идти?
— За мной, — велел человек. Теперь он, как казалось, утратил к Радихене всякий интерес.
Их отвели в бараки: троих — в один, двоих — в другой, а Радихену — в третий, стоявший возле самой горы.
Прежде Радихена всегда жил один. У его дяди, пьяницы-пастуха, имелась крохотная хижина, однако и сам пастух, и его юный племянник, и те бродяги, которых привечал пастух, — все они предпочитали ночевать под открытым небом или под каким-нибудь кустом, часто — даже без одеяла.
Здесь же все переменилось. Впрочем, как могло быть иначе! Радихену удивило бы, окажись хотя бы одна деталь его новой жизни похожа на прежнюю.
Длинный барак лепился к скале; собственно, скала составляла одну из его стен. Остальные были деревянные — из той же породы, что и телега.
Окна имелись только в одной стене, той, что выходила на поселок, поэтому в бараке было темно. И, как заметил Радихена, на всех окнах имелись плотные ставни. В первое мгновение Радихена решил: ставни — для того, чтобы люди отсюда не бегали; но спустя мгновение понял свою ошибку, Отсюда никто не убегает. Незачем. Вероятно, ночами здесь бывает холодно, вот и все объяснение.
Несмотря на то, что барак сильно смахивал на тюрьму, Радихена сразу почувствовал себя здесь свободно. Как будто обрел дом, которого всегда был лишен.
Он остановился на пороге и громко позвал:
— Кто главный? Я — новичок, мне велено было сюда прийти.
Главный нашелся быстро: кривоногий широкоплечий человек неулыбчивый, с множеством черных отметин на лице. Он приблизился к Радихене и сердито спросил:
— Что кричишь?
— Мне надо устроиться...
— Ему надо устроиться! Кто ты такой, рыжий?
— Радихена...
— Я — Макилвен. Запомнил?
— Да, господин Макилвен.
— Без «господина». Здесь не принято.
— Хорошо...
Макилвен отвел Радихену к узкой койке, что стояла в самом дальнем конце барака. Над койкой висела маленькая, совершенно закопченная масляная лампа, и Макилвен зажёг её. Стали видны отдельные предметы: мятый металлический кувшин на полу, смятое одеяло и комковатый матрас, набитый старой соломой.
— Это все твое, — сообщил Макилвен. И еще раз оглядел Радихену: — Ты без вещей?
— У меня нет, — сказал Радихена.
— Кувшин — для умывания. Понял? — Макилвен поднял кувшин, понюхал, сморщился. — Вода протухла, утром наберешь свежую. Встанешь вместе со всеми. Завтрак — для всех. Сядешь за стол рядом с соседом по койке — запомни который и не перепутай потом.
— Мы его сами запомним! — раздался веселый голос. — Рыжий да с подбитым глазом, такое не забудется.
