Ознакомительная версия.
— Прости меня, — произнес он с непритворным волнением, которое по большей части объяснялось плотской страстью. — Ты — самая совершенная. Моя ущербность заставляет меня искать недостатки в твоей безупречности.
— А ты неглупый смертный, — довольно признала она, — хоть и вздорный.
— Честно говоря, я скучаю без тебя, — перевел Тасманов разговор в более предметное русло. — У тебя вообще намечается перерыв в хозяйственных заботах?
— Я приду, — бесстрастно отозвалась Матка из глубины роя. — Со временем.
Тасманова недолго смущали воспоминания о расправах Матки над другими людьми; в назначенное для спаривания время она становилась покладистой и страстной любовницей, так что он вскоре привык требовать от нее всех услуг, которые только позволяла ее анатомия, а это означало довольно много вариантов. С каждым разом близость с ней захватывала его все сильнее как физически, так и эмоционально; Матка же, получив, с ее точки зрения, достаточный запас спермы, немедленно приходила в деловитое настроение и крайне неохотно уступала его просьбам побыть с ним еще какое-то время. Поначалу Тасманов категорически запретил ей притаскивать еду в постель, но без жертв Матка так откровенно поскучнела, что он смирился с развешенными на расстоянии вытянутой руки гроздьями начиненных людьми коконов, и каждый раз после секса Матка, стараясь не слишком хрустеть, жадно набивала пасть человечиной. От шлейфа из сотен имаго, сопровождавших ее повсюду, как хвост кометы, вызывая такие перегрузки в атмосфере, что обрушивались стены зданий, а жертвы умирали от нарушений кровообращения, на время встреч с любовником ей пришлось отказаться, но все же поблизости, избегая попадаться Тасманову на глаза, неизменно дежурил десяток-другой особей, готовых выполнять различные мелкие поручения. Чем свободнее Тасманов пользовался телесной доступностью Матки, тем отчетливее понимал, насколько она чужда ему, и что в ее жизни ему отведена исключительно подсобная роль.
В какой-то момент, когда она в очередной раз улыбалась ему заученной, но от этого не менее волнующей улыбкой и поглаживала шероховатыми каменными пальцами его плечи, ощущение безграничного одиночества, которого до призвания Матки Тасманов никогда не испытывал, стало таким сильным, что он опустил голову на ее плечо и неожиданно для себя разрыдался — кажется, это было впервые в жизни. Она лежала на изъеденных сыростью подушках вульгарного ярко-розового цвета — по всей видимости, в этом помещении раньше располагался либо дешевый притон, либо спальня совершенно лишенной вкуса модницы — круглую кровать окружали зеркала, теперь частью разбитые, частью покрытые пятнами ржавчины, в потолке зиял пролом на другой этаж, и повсюду валялся строительный мусор. Матка, не сводя с Тасманова глаз, бессознательно потрошила одной из насекомых конечностей подвернувшуюся ей плюшевую игрушку. Кроме экспериментов с гипнозом Тасманов не помнил ни одного случая, чтобы ему приходилось полностью утратить контроль над собой, но на этот раз с ним буквально случилась истерика. Матка встревожилась и зашевелилась.
— Господи, Глеб, да ты что? — на его памяти она впервые назвала его по имени. — Ты болен, что ли? Не нравятся мне твои мысли…
— Ты ничего не можешь понимать в моих мыслях! — в бешенстве крикнул Тасманов.
— Вот это-то мне и не нравится! — крикнула в ответ Матка.
Тасманов готов был целовать ее ноги, умоляя ее сжалиться над ним, но он только закрыл лицо руками.
— Не понимаю я, чего тебе не хватает, Причудник, — недовольно заключила Матка, подождала немного и, нахмурившись, села на кровати. — Если ты сегодня не в состоянии, я найду кого-нибудь другого, — предупредила она.
Тасманов в изнеможении повалился на кровать — его так трясло, словно по телу проходили разряды тока.
— Да уж, пожалуйста, — с трудом процедил он сквозь стиснутые зубы. Его вдруг охватила такая безысходная тоска, что показалось — лучше умереть. Матка, собравшаяся было спрыгнуть с кровати, передумала и залезла обратно.
— Ладно, сделаем сегодня перерыв, — заявила она, — что-то не хочется мне тебя оставлять…
Тасманов безотчетно обхватил руками ее колени и прижался к точеной каменной голени лбом. Потом ему пришло в голову, что надо бы что-нибудь объяснить, но не находилось нужных выражений.
— Я… что-то слов не могу подобрать, — высказался он.
Матка промолчала.
— Я думал, что если найду слова, то пойму.
Матка, поразмыслив, заметила:
— Вряд ли. Я вижу, что у тебя на уме, но не понимаю.
Тасманов глубоко вздохнул и заставил себя сосредоточиться.
— Я люблю тебя, — наконец проговорил он. — Я никогда никого не любил. А тебя люблю. Я хочу, чтобы ты была моей. Навсегда.
— Но я сейчас с тобой, — напомнила Матка.
— Нет, этого недостаточно! — Тасманов сел на кровати. — Ты должна тоже полюбить меня.
Матка, поразмыслив, барским движением задумчиво откинулась на подушки.
— Но это невозможно, — с сомнением покачала она головой. — Мы принадлежим к разным расам.
Тасманов скользнул невидящим взглядом по отсыревшим стенам полуразрушенного дома.
— Я что-нибудь придумаю.
Постепенно употребление местного населения приобрело более-менее стабильный алгоритм, и Тасманов свыкся с необходимостью подчиняться распорядку Матки; ему даже стало нравиться ждать ее. Одно время он надеялся, что ее доступность вызовет у него пресыщение, но этого не случилось; напротив, он разочаровался во всех своих прошлых занятиях и увлечениях так же безоговорочно, как безраздельно им некогда предавался. Чем безнадежнее представлялась отчужденность Матки, тем настойчивее преследовало Тасманова желание добиться ее любви.
Порой он подолгу разглядывал ее тело. Издалека густая сеть каменных нитей, составлявших физические покровы Матки, казалась монолитной черной поверхностью, но вблизи становилось видно, что кожи как таковой у Матки нет, и просматривались уходящие в глубину плоти тонкие черные иглы, собиравшиеся в подвижные узоры на темно-зеленом фоне, отчего ее тело казалось переливавшимся черным блеском. Тасманов шутил, что если нарезать из нее камней для украшений, такие мрачные изделия не задорого уйдут, на что Матка резонно отвечала, что из человеческих женщин вряд ли вообще получилось бы вытесать что-то вразумительное.
Как Тасманов успел убедиться, чрезмерное употребление маточного меда вызывало ощутимое похмелье. Стараясь преодолеть искушение в очередной раз слизнуть мед, постоянно сочившийся из-под ее ключиц, он как-то уложил ее лицом вниз и довольно грубо прижал грудью к простыням, но назойливый сладкий аромат все равно сохранялся, а Матка сердито посоветовала ему, если мешает запах, надеть марлевую повязку, чем вызвала у него приступ истерического смеха. Он отпустил ее, и Матка заерзала, пытаясь устроиться поудобнее.
Ознакомительная версия.
