Ее проводили на второй этаж, в эту самую комнату.
Никто ничего ей не объяснял, а она и не спрашивала. Через полчаса какая-то грязная баба принесла ей стопку постельного белья, а потом поднос с едой. Не считая визитов служанки, следующие две недели Анис провела в одиночном заключении.
Алмазника, вошедшего к ней в комнату после очередного ужина, она узнала сразу. Он был слишком известной фигурой в Камнях. Он приходил к ней каждый день, если, конечно, не бывал в отъезде, и разговаривал обо всем подряд. Анис подозревала, что он хочет что-то у нее выведать, но никак не понимала, что именно. Пыталась отмалчиваться, но в ответ на ее молчание этот высокий человек подсаживался к ней близко-близко и шептал, щекоча дыханием ее шею, ухо, щеку.
Очень скоро Алмазник понял — она ничего не знает о дочери, но предпочел оставить ее у себя — на всякий случай. Берковскому тоже не сказал ничего. Решил, что в крайнем случае использует ее как громоотвод, если вызовет крайний гнев шефа.
— И давно она у тебя? — сурово спросил Берковский.
— Месяца три, — зачем-то не солгал Алмазник.
— Почему молчал?
— Так она не знает ничего. Это точно. Я проверял.
— Ладно. Не сбежит?
— Нет. Точно…
— Лошадь мне. Быстро, — бросил Берковский, спеша прочь.
Алмазник подумал, что день безнадежно испорчен. Но все изменилось еще раз. Не успел он выйти во двор, где Берковскому уже подводили лошадь, как сигнальный камень предателя изменил свой цвет. Срочно выехали в расположение армии, дали задание взрывникам. Сидели и ждали. Алмазник — с надеждой на амнистию, Берковский — в радостном возбуждении, без злости.
Ночью вернулись в усадьбу, распорядившись держать защитников крепости в легком напряжении. А подарок, который судьба преподнесла Берковскому утром, заставил его окончательно забыть о злости на компаньона. Все, что ни делается — к лучшему, убедился Берковский еще раз.
Крысеныш плохо ел и плохо спал. Он стал совсем худым и еще более бледным, чем в дни, когда жил за бочками и месяцами не видел солнечного света. Он ревновал.
Бронза практически не подпускала его к Золотку, и время от времени награждала тяжелым и подозрительным взглядом. Золотко улыбалась и смотрела ласково, но ей вполне хватало бабушки. Крысеныш с завистью смотрел, как Бронза и Золотко пекут пироги, как часами сидят и разговаривают на холмике рядом с землянкой Липы, как плетут игрушки из соломы и корзинки из ивовых прутьев, как ходят гулять в лес…
Сначала он крутился возле них постоянно, но потом то ли гордость, то ли обида заставили его в одиночестве уходить в лес.
— Туда не ходи, — предупредила его как-то Липа, показав в сторону реки.
— А что там? — спросил ее мальчик.
— Там Торговцы, и причем довольно близко. Испугаться не успеешь, как нос к носу столкнешься с кем-нибудь из торговцев или из милиции.
Он запомнил, и с этого дня упрямо гулял именно там. Серенький и полупрозрачный, он скользил по лесу легкой тенью. Гулял и на рассвете, и на закате, и темной ночью, и ярким днем. Деревья служили ему и убежищами и наблюдательными пунктами, с них он подглядывал за жизнью большого и шумного села. Крысенышу нравились эти ленивые, расслабленные люди, которые начинали суетиться только в том случае, если собирался в путь купеческий караван. Он любовался сытыми и ухоженными лошадьми, блеском украшений, чудными, яркими халатами и женщинами села, одетыми легко и игриво.
К тому времени, как город был осажден, Крысеныш осмелел окончательно. Он разгуливал по самому краю леса с таким самоуверенным видом, что его не задержали, даже увидев. Впрочем, случилось это всего один раз. Измученный торговец с тяжелым тюком на спине скользнул по нему взглядом и пошел дальше. Видно было, что думает мужчина только о том, как скинет свою ношу и напьется наконец воды.
Но однажды Крысенышу не повезло. Гулять он отправился еще на рассвете. Туман стоял в низинах, за шиворот падали тяжелые капли, влажные листья хлопали по щекам, штанины тяжелели от напитавшей их росы. Торговцы спали. Крысеныш даже не стал забираться на дерево. Он знал, что пока солнце не взойдет достаточно высоко, улицы села останутся пустыми. И вдруг затрещали кусты, послышался грубый мужской хохот. Едва не задев Крысеныша копытом, через куст перемахнул громадный рыжий конь. За ним мчался еще один. Едва не наступив на мальчишку, лошадь шарахнулась в сторону. Всадник выругался.
Меньше чем через секунду Крысеныш увидел над собой искаженное от злости лицо. И что самое ужасное, лицо это было знакомо ему. Тот человек, что пытался убить мальчишку в трактире Солода, занес над его головой тяжелую рукоять кнута.
Спас его тот, кто ехал вторым.
— Ну, ну, ну, — миролюбиво проговорил Берковский, хватая Алмазника за запястье. — Просто мальчишка. Ну, подумаешь, встал у тебя на дороге. Но, честно говоря, тут и дороги никакой нет. Лес, кусты…
— Встал на дороге. Вот именно, он всегда встает у меня на дороге, — зло оборвал Берковского Алмазник. Его конь плясал над мальчишкой, глаза Алмазника смотрели в глаза Крысеныша.
— Что, знаешь его? Кто он? — в голосе Берковского появилась заинтересованность.
— Понятия не имею, кто, но очень хотел бы это узнать. Ты понимаешь, два раза за последний год я был готов схватить девчонку, и оба раза он крутился где-то поблизости.
— Ту девчонку?
— Да, ту самую девчонку, — Алмазник злился все больше. — Прибью щенка, — и кнут вновь взлетел над несчастной головой.
— Стой, стой, — на сей раз Берковский не хватал компаньона за руки, он приказывал ему. — Свяжи-ка его лучше. В усадьбе разберемся.
Кысеныша втолкнули в шикарную комнату, какой он не видел никогда в жизни, усадили на табурет, такой низкий, что коленки прижались к щекам. Он попытался устроить свои костлявые ноги как-то по-другому, но не сумел. Так и сидел, похожий на паучка.
Берковский, стоящий спиной к высокому и широкому окну, возвышался над ним темной горой. В руках он держал кнут с массивным кнутовищем.
Крысенышу стало по-настоящему страшно. От предвкушения жестокого удара онемели все клеточки его щуплого тельца. Он сжался, как сжимается ребенок, которого били часто и больно.
Берковский быстро наклонился и спросил резко, громким шепотом, шипя как большой змей:
— Кто ты такой?
— Крысеныш, Крысеныш, меня называют Крысеныш, — заторопился отвечать мальчишка.
— Откуда родом, кто родители? — это Берковский спрашивал уже выпрямившись.
— Откуда, не помню, родителей не знаю, — Красный рубин на рукояти кнута приковал к себе взгляд мальчишки — Берковский слегка покачивал кнутовищем вверх-вниз, тихонько, без угрозы.
