Двадцать лауров, задумчиво повторил про себя Волкодав. Сколько это в хлопковых тюках, по халисунскому счёту?..
Толпа кругом заволновалась и зашумела. Вперёд протискивался крупный белобрысый парень с добродушным круглым лицом. Волкодав проследил за тем, как он шёл. Наверняка отменный работник, материна опора. А если через годик-другой ещё и попадёт в хорошие руки, женившись на разумной девчонке, – станет одним из тех, кем белый свет держится. В деревенской – размахнись, рука! – потасовке такого лучше не злить, но вот прыжков и подкатов вроде тех, что показывал чернокожий, от него навряд ли дождёшься…
– В здешние селения временами наезжают мавутичи, – объяснял Иригойену местный. – Их Владыка посылает сыновей утвердить своё мастерство и стяжать славу. А повезёт, ещё и младшеньких ему привести…
– Какой владыка? – удивился халисунец. – Государь конис?
– Нет, вождь Мавут живёт сам по себе. Он не враждует с Марием Лауром и не зарится на его земли. Мавутичи говорят, он лишь призывает к себе взыскующих силы. К нему идут те, у кого не осталось ни родни, ни надежды…
Молодой нардарец нагнулся за палкой, поплевал на ладони и взялся за неё, как за рукоять кирки или дроворубного топора. Улыбнулся землякам и приготовился к бою.
– Их кто-нибудь побеждал? – спросил Иригойен.
– Бывает, но редко. Я сам один раз видел…
То, что началось дальше, по мнению Волкодава, легко было предугадать. Мономатанец играл с противником, раззадоривал и злил его, поддавался и завлекал: ну, давай, ещё чуть…
Так обхаживают простака опытные игроки в читимач. Ему дают порезвиться, даже выиграть несколько медяков. А потом, когда он исполнится ложной уверенности и сделает весомую ставку…
Чернокожий словно растёкся по полу, змеиным движением проскользил прямо под ноги нардарцу – и стреножил его жестоким ударом в колено. Раздался хруст, зрители отшатнулись, кто-то громко охнул, многие сморщились. Белобрысый скорчился, выронил палку и рухнул ничком. Подтянул ногу, обхватил колено ладонями и стал раскрывать рот, как вытащенная из воды рыба.
Теперь он умрёт, униженный и беспомощный. Как многие прежде него. Как предстоит ещё многим…
Волк подходит и, взяв вельха за волосы, деловито рассекает ему горло.
Кандальник, так и не вернувший свободы, захлёбывается кровью и валится набок, утрачивая достоинство, которое силился сохранить. Тело, уже не направляемое гаснущим сознанием, начинает биться на камнях – некрасиво и непристойно…
Волкодав судорожно напрягся и понял, что ждёт: вот сейчас победитель подойдёт резать горло упавшему. И зачем я поддался на уговоры матери Кендарат и всё-таки вошёл в проклятое подземелье?..
– Велик и славен Владыка Мавут!.. – вскинув обе палки над головой, заорал победитель.
Прославление, выбранное с явным знанием местных языков, звучало как растянутое «Йярр-рхаа». Чем не бое вой клич?
А чёрный боец продолжал:
– Вот какими делает Отец даже никчёмных потомков племён, впавших в ничтожество!.. Чем ответите, нардарцы?
Белобрысого под микитки утаскивали с площадки. Он мотал головой, не позволяя себе взвыть, и силился упираться здоровой ногой. Если ему повезёт, со временем встанет на обе. Вот только вприсядку на собственной свадьбе уже не попляшет.
– Ваши предки возвеличивали Священный Огонь походами и поединками! – не унимался мономатанец. – Или вы здесь все выродились и измельчали, как… вот этот?
Волкодав оглянулся. Длинный вытянутый палец указывал на Иригойена.
Краем глаза венн заметил движение там, где стояла мать Кендарат. Но тут халисунец, к его ужасу, начал пробираться вперёд.
– А я-то собирался ближе к вечеру угостить тебя пивом и вволю наговориться о нашем народе, – сказал чернокожему Иригойен. – Если я правильно читаю шрамы Посвящения на твоей коже… ты ведь сехаба?
Сехаба!.. – ахнул про себя Волкодав. «Мой прадед переехал из Мванааке»… Друг мой, почему я не расспросил тебя, пока было время?..
– Да, когда-то я назывался сехаба, – фыркнул чёрный боец. – Теперь я – сын Владыки, а то, что было раньше, растоптали гаяры! [82] – Всё же замечание Иригойена не оставило его совсем равнодушным. Он воинственно бросил: – Что толку вспоминать о тех, кто был бесславно рассеян по краю пустынь, а вождь сдался в плен!
– Видит Лунное Небо! – сказал Иригойен и сделал ещё шаг вперёд. – Я не думал драться с тобой, ибо не желал ни твоих денег, ни твоей славы. Однако честь моих и твоих предков взывает к отплате, и тому свидетелем – Наам, слушавший их молитвы… Во имя тех, кого уже не вернуть, – давай палку!
Мономатанец нагибаться не стал. Очень ловко, пальцами босой ноги, он подбросил деревянное оружие и метнул противнику. Иригойен, не иначе исполнившись вдохновения, точным движением взял палку из воздуха. Перехватил двумя руками и поднял над головой, явив стойку, которой Пса когда-то учил кашляющий кандальник.
Его противник присел на полусогнутых ногах, укрывая деревянный меч за бедром.
– Благородный Мхабр добровольно возложил на себя цепи, поверив слову лживого Кешо! – прозвенел голос песнопевца. – Он спасал свой народ! Мы, скромные пекари Гарната-ката, и то знаем об этом. Если ты, сберёгший черноту кожи, не знал, да будет тебе срамно. Если знал и презрел – да будет срамно вдвойне!
Палка чернокожего, с шипением разрывая воздух, взвилась из-за бедра, а ноги сделали три быстрых шага вперёд. Всё это одним слитным движением. Иригойену нечего было и думать защититься от такого удара. Скорее всего, он его толком даже не увидел. Он не попытался прикрыться. Палка мономатанца с размаху обрушилась на его рёбра… Но и оружие Иригойена мелькнуло во встречном ударе. Разогнанное всем телом, оно с деревянным стуком упало на голову противника, примяв курчавые пряди.
Мой дедушка зашиб хлебной лопатой подсыла… – вспомнилось Волкодаву.
Чернокожий ткнулся в каменный пол и остался лежать. Иригойена унесло прочь – прямо на руки Муруге.
Рыжеусый подхватил его и с усмешкой сказал матери Кендарат:
– А я уж было решил, что твой ученик – тот другой, с заплетёнными волосами…
Выходка Иригойена стоила ему двух сломанных рёбер и правой ключицы. Тугая повязка помогла убрать боль, но не вполне. Иригойен сидел очень прямо, улыбался, разговаривал тихо и медленно и вздрагивал, пытаясь смеяться. Однако в кошельке мономатанца действительно оказалось двадцать полновесных сребреников нардарской чеканки. Пересчитав неожиданное богатство, Иригойен пошептался со стряпухами, готовившими для гостей, и объявил, что устраивает пирушку.
Вот уж чего Волкодав на его месте нипочём бы не сделал.
– И не смотри на меня так! – сказал ему Иригойен. – Деньги, которые я должен вернуть, я уже отложил!
Венн чуть не спросил его, почему в таком случае он слегка покраснел, но удержался и промолчал.
Теперь все они, в том числе Муруга, сидели за столом в укромном уголке общинного зала. Нелетучий Мыш, спустившись с хозяйского плеча, лакомился кусочками хлеба, размоченного в молоке. Нардарцы всё же были не вовсе беззаконным народом. Они умели ставить опару и пекли вкусный хлеб. Вот бы они ещё начали сеять у себя рожь…
Наверное, я просто веселиться не умею. Я и на плясовой круг ни за что бы не вышел, потому что в этом нет смысла. Всё обретает смысл, когда кругом семья, а впереди жизнь. А у меня – ни того ни другого.
– Ты привела неплохих пасынков, сестра, – сказал Муруга матери Кендарат. – Они учтивы с людьми и не соблазнились боем ради денег. Правду молвить, от твоего старшего я ждал чего-то подобного. Такие, как он, способны испытывать только несложные чувства вроде ненависти и стремятся к простым целям, ища богатства или земной власти. Неужели ты надеешься втолковать ему что-нибудь о возвышении духа?
Вообще-то, мастеров копья на свете превеликое множество, подумалось венну. Ну, может, и не превеликое, но не один же Муруга? Людей, склонных вот так обсуждать его, словно лошадь на ярмарке, он терпеть не мог ещё со времён рабского каравана.
