Глава четырнадцатая
ПРОГУЛКА
Иногда Ренье казалось, что Эмери нарочно дразнит его. Конечно, что может быть проще, чем вывести из себя впечатлительного молодого человека — да еще, быть может, влюбленного? Достаточно просто покачиваться в кресле-качалке и с умудренным видом говорить:
— А что, если Эгрей, как и ты, по-настоящему влюбился в Фейнне? Почему ты не допускаешь такую вероятность?
— Почему? — Ренье даже подскочил. — Но это ведь… невозможно.
— Что невозможно? Чтобы Эгрей был способен испытывать настоящее чувство к девушке?
— Ну... да. — Ренье чуть смутился. — Не допускаю.
— Объясни.
— Я думаю, — сказал Ренье, подняв голову и посмотрев прямо брату в лицо, — что ни один подлый человек не в состоянии любить по-настоящему.
— Что ты вкладываешь в понятие «подлый»? — мягко поинтересовался Эмери.
— Все. Происхождение. Воспитание. Самый склад мыслей. Пойми меня правильно: вероятно, бывают люди низкого происхождения и высокого склада личности, но эти их благородные свойства, во-первых, совершенно не развиты из-за воспитания, а во-вторых... э...
— Запутался? — спросил Эмери.
Ренье засмеялся и кивнул.
— В принципе, я с тобой согласен, — сказал Эмери. — Случаются обычные солдаты, которых можно посвятить в рыцари и потом никогда не жалеть об этом; но они скорее, исключение, чем правило.
— Кроме невысокого происхождения, у Эгрея какой-то поразительно гнусный склад сердца, — продолжал Ренье.
— Это верно. — Эмери стал очень серьезным. — Мне тоже так кажется.
— Тогда зачем ты защищал его? — осведомился Ренье, присаживаясь на ручку кресла-качалки.
Кресло дернулось и едва не сбросило обоих седоков. Эмери вцепился в брата.
— Слезай! — крикнул он сердито. — Что за выходки! Хочешь, чтобы я себе ногу сломал?
— Нет. — Ренье в панике соскочил с кресла и придержал его за ручки, чтобы оно и впрямь не опрокинулось. — Прости, пожалуйста. Сегодня я особенно неловок, поскольку очень огорчен. Не нам с тобой решать, но ведь Фейнне может им увлечься.
— Если рассказать Элизахару о пари, прольется кровь, — мрачно предрек Эмери.
— Я того же мнения.
— За дуэль никого из нас по головке не погладят, но Элизахара попросту упекут на каторгу. Отправится наш солдат во владения его высочества герцога — добывать железную руду, трудиться на благо промышленного производства, — добавил Эмери с каким-то извращенным удовольствием.
— Для чего ты это говоришь?
— Странное звучание у этих слов. Руда, каторга, герцог, промышленность, производство... Сплошное рычание. Надо будет съездить туда и написать симфонию пострашнее.
— Я думаю, там и без твоих симфоний страшно, — сказал Ренье, передергивая плечами. — Почему ее величество терпит герцога?
— Ее величество не может уничтожить герцога, — сказал Эмери. — Невозможно взять и упразднить заводы или, положим, арестовать лицо королевской крови просто так. И даже доказательств государственной измены может оказаться недостаточно. Ты как маленький. И вообще, я не желаю говорить о политике. У меня от этого портится цвет лица.
— Согласен. — Ренье снова попытался устроиться на ручке кресла, но вовремя спохватился. — Ну, что будем делать?
— Усилим наши ухаживания за Фейнне, — сказал Эмери. — Завтра я намерен посетить Академию. Буду блистать интеллектом.
— Не переблистай, — предупредил Ренье, — не то мне потом придется иметь бледный вид. Сам знаешь.
— Да ладно тебе! — Эмери засмеялся. — Не такой уж ты дурак, Ренье. Помоги-ка мне встать. Покажи, какой походкой ты теперь разгуливаешь.
Однако поразить Фейнне блестящими афоризмами и чтением редких стихов полузабытых поэтов Эмери не удалось: когда он добрался до Академии, оказалось, что Фейнне нынче решила снова прогулять занятия. Эгрей пригласил ее покататься по лесному озеру — в нескольких милях от Коммарши.
Так что к услугам Эмери был только Элизахар.
— Интересно, — сказал Эмери, вне себя от злости, — как это вы решились отпустить ее?
— А как бы я посмел ее не отпустить? — возразил Элизахар. — Если госпоже Фейнне захотелось поплавать на лодке в компании с молодым человеком, который учится в той же Академии, что и она, — как я могу запретить? Меня не уполномочили следить за ее сердечными порывами.
Он выглядел раздосадованным.
Эмери сказал:
— Ну да. А если он что-нибудь с ней сделает? Ловко же вы устроились.
— Я не смею шпионить за госпожой Фейнне, — повторил Элизахар.
— Вам ведь не нравится Эгрей? — продолжал Эмери.
— Ну, мало ли кто мне не нравится... Если бы я убивал всех, кто мне не по душе, в мире стало бы очень малолюдно.
— Может, оно и к лучшему, — пробормотал Эмери. — А вы уверены, что никогда не были наемным убийцей?
— Мы это уже обсуждали, — напомнил Элизахар. — Да, господин Эгрей вызывает у меня определенные сомнения. Я считаю, что он слишком нахраписто ухаживает. Я бы предпочел, чтобы госпожа Фейнне принимала знаки внимания от вас, господин Эмери. Или от господина Гальена. Вы представляетесь мне более подходящими молодыми людьми для моей госпожи. Теперь довольны?
— Не совсем, — фыркнул Эмери. — Я так и не понял: намерены вы мне помогать?
— Нет, — сказал Элизахар. — И говорить на эту тему я тоже больше не желаю. Вам ясно?
— Да, — сказал Эмери.
И, сильно хромая, пошел прочь.
Элизахар смотрел ему вслед, задумчиво покусывая губу. Тот Эмери, с которым он разговаривал вчера, держался не так высокомерно и хромал значительно слабее, Должно быть, неловко упал вчера вечером на больную ногу, а с утра встал не в духе, подумал телохранитель Фейнне. И выбросил эту странность из головы.
Госпожа Фейнне приняла приглашение Эгрея так охотно, словно и впрямь была увлечена этим юношей. Элизахар проклинал себя за то, что прежде не рассказывал ей об озере и не предлагал подобных прогулок. Надо было больше внимания уделять ее отдыху. Она ведь любит разные чудеса, даже если их и не видит.
Но время было упущено, и теперь Эгрей захватил инициативу в свои влажные, цепкие руки. Фейнне доверчиво сунула пальчики в его мягкую ладонь и зашагала рядом, а он все говорил о чем-то, то наклоняясь к самой ее макушке, то устремляя взор вдаль. Он держался как заправский соблазнитель и выглядел со стороны почти неестественно — точно играл на сцене, преувеличенно подчеркивая каждый жест.
Но ведь Фейнне его не видела. Она только слышала журчание голоса и представляла себе забавные картинки, которые он для нее изображал: белые кувшинки с широкими листьями, на которых отдыхают десятки крохотных малиновых жабок, девушка-змея, живущая в глубине омута, — у нее длинное темное тело с крохотными плавничками и плоским полупрозрачным хвостом, а вместо рыбьей морды человеческое лицо, сморщенное, с выпученными глазами; а еще — бронзовые стволы деревьев, отраженные в воде так четко, что отражение кажется более реальным, чем сами деревья...
