– Куда прешь, скотина безмозглая?! Не вишь, закрыто, господа чиновники откушивать изволят! – гаркнул прямо в ухо Палиону здоровенный детина-привратник и грубо отпихнул его назад, прямо в толпу ожидавших под дверью управы купцов.
На спину разведчика, которой в эту ночь тоже изрядно досталось, посыпался град тумаков и тычков. Возмущенные нахальной попыткой проникновения внутрь святая святых да еще во время откушивания чиновниками блюд торговые мужики не жалели сил, но зато по доброте душевной по голове подранка не били. Палион допустил ошибку, пытаясь проникнуть внутрь дома в обход очереди, теперь же он тщетно старался ее исправить, убеждая остервеневший люд, что хочет всего лишь пробраться на второй этаж, а до служек, уплетавших за обе щеки принесенные из дома вчерашние взятки, ему нет никакого дела.
Конечно, ему не верили, а некоторые особо горластые и наглые осмеливались в перерывах между тумаками заявлять, что наверху не водится никаких дамочек, что оба этажа здания якобы занимает управа. Надежды разведчика не оправдались, его не спасли от побоев ни проснувшееся вдруг красноречие, ни богатые одежды. Правда, с другой стороны, были и плюсы, например на его побитую рожу никто внимания не обращал. Рукоприкладство среди простолюдинов даже купеческого сословия дело обычное, во всей толпе не нашлось бы и пары бородачей без разбитых бровей, выбитых зубов и сиявших всеми цветами радуги синяков.
В конце концов, помятый, избитый и изрядно оплеванный Палион снова оказался у фонтана, а перед заветной дверью встал еще плотнее заслон из доброй сотни озлобленных мужиков. Стандартное правило: «Выкидывают в дверь, лезь в окно!» в данном случае, к сожалению, не действовало. Карнизы были узкими, покатыми, а сами окна находились высоко, к тому же литые, чугунные решетки на них надежно защищали тонны исписанной, казенной бумаги от проникновения злоумышленников.
Как мартовский кот, вернувшийся после ночных похождений, расхаживает вокруг крынки со свежей сметаной, так и Палион кружил возле дома, пытаясь придумать способ проникнуть внутрь. Естественно, можно было просто встать и отстоять проклятую очередь, но, по словам громко болтавших друг с дружкой мужиков, большинство из них дожидались своего звездного часа не один день. А ведь Терена, если это действительно была она, могла уйти, притом не факт, что через дверь, а не по крыше.
Лачек еще никогда так сильно не нервничал, раньше у него был хоть маленький шанс просчитать возможные ходы противников, в действиях же купчихи логика и здравый смысл полностью отсутствовали. Зачем она все-таки приходила к нему? Почему не ушла после того, как ее дружки прихватили с собой их законную добычу? Зачем вдовушка пристроилась в бордель и с какой стати так настойчиво махала ему руками? Слишком много неясного, слишком много «зачем», для которых нельзя было найти более или менее вразумительных «потому что…»
Стоило лишь Лачеку на миг отвернуться, чтобы проверить, не появились ли поблизости стражники, как тут же произошло событие, дающее хоть какой-то шанс на успех его безумной затеи. Трое широкоплечих крестьян, явно не желавших отстаивать длиннющую очередь за разрешением, стали действовать почти так же, как и он. Разница состояла лишь в том, что он незаметно прокрался между купцами к двери, а простолюдины пошли напролом, грубо распихивая недовольных торговцев локтями. С осмелившимися встать на пути нахалы расправлялись жестоко: давали под дых или, хватая за шкирку, по-простецки отпихивали на зазевавшихся ротозеев. Довольно слаженной команде дуболомов удалось пройти почти треть толпы, но тут терпению народных масс пришел конец. Завязалась крупная потасовка с использованием всевозможных подручных средств, начиная от обычных граблей и заканчивая жалобно блеющим бараном, которого один чудак в тулупе схватил за рога, раскрутил над головой и запустил в троицу нахалов. Палион не увидел, достиг ли снаряд цели или нарушителям общественного порядка удалось увернуться, но бросок не остался без последствий: человек пять повалились наземь, и их тут же вместе с бараном затоптала толпа, сомкнувшаяся, как волны морские. С появлением патруля порядка не стало больше, стражники попытались вмешаться, но, тут же получив то ли от правых, то ли от неправых по зубам, постыдно ретировались за подкреплением.
Час «ч» настал, а место «х» оказалось свободным! Азартно лупцующее друг дружку стадо мужиков переместилось от двери ближе к фонтану. Этот удачный момент нужно было использовать, Палион не простил бы себе задержки.
Ярость людская не знает границ и разумных пределов. Осторожно пробираясь по стеночке мимо занятых делом купцов, Палион вдруг понял, что мордобой был для них даже не развлечением, а образом жизни. Дать в рожу ближнему своему, такой же будничный ритуал, как, сплюнув на землю, процедить сквозь сжатые зубы «здрасте». И хоть накал страстей был высок, а упавших беспощадно запинывали и затаптывали сапожищами, но все равно народное гульбище существенно отличалось от обычного боя: в нем не было сторон и союзников, каждый был за себя и лупцевал ближнего вместо того, чтобы опираться на его плечо. Уже вплотную подобравшись к двери конторы, Палион заметил, что трое зачинщиков свалки давно не участвовали в потасовке. Они завели механизм людской ненависти и теперь спокойно стояли в сторонке, наблюдая за отлаженностью его работы, то есть следили за тем, чтобы драка продолжалась. Это обстоятельство весьма не понравилось разведчику, и он даже был готов над ним поразмыслить, но потом… Сейчас он был у двери, и пока купцы наминали друг другу бока, а набежавшие со всех сторон стражники пытались их растащить, нужно было заниматься делом.
Естественно, стучаться Палион не стал. Тонкий и острый клинок меча очень удобный инструмент, чтобы проникнуть в дом, не спрашивая разрешения у недовольно ворчащих за дверью хозяев. Он вставил лезвие в узкую щель между дверью и косяком, а затем резко, с силой надавил на рукоять. Проржавевшие петли не выдержали первого же рывка, массивная дверь заскрипела и стала крениться вниз, сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, выворачивая из косяка петли. Разведчик успел отскочить в сторону, но гвозди, торчавшие из проржавевшей нижней петли, порвали штанину и до крови оцарапали левую ногу.
– Опять ты?! – взревел взбешенный детина-привратник и вместе с двумя охранявшими вход подручными кинулся в бой.
– Опять я, – констатировал Палион, не очень обеспокоенный перспективой боя «один против троих».
Лицо привратника мгновенно превратилось в оскаленную рожицу переевшего древесной стружки бобра, чему во многом поспособствовали густая растительность на лице и большие, уродливо выпирающие под острым углом передние зубы. Огромный кулак здоровяка взмыл в воздух, но, едва достигнув пика замаха, тут же раскрылся в ладонь и направился к собственному окровавленному рту. Палион не стал утруждать себя уходом от медлительного кулака, а ударил первым, коротким тычком рукояти меча по выставленным напоказ зубам.
