Вот она сама, маленькая, девятилетняя, жадно слушает с раскрытым ртом батьку Самуила, а вот она уже в Вене, в постели с Молчальником, выгибается в пароксизмах страсти и беззвучно кричит… а вон Михал рубится непонятно с кем, и лицо брата перекошено от напряжения; под телом повешенного воет Одноухий, Тереза пеленает младенца, распластан крестообразно на холодном полу кельи молоденький монах Ян, строгий аббат Ян выслушивает исповедь дамы средних лет со взором истаскавшегося ангела, падает горящий Мардула в воду Гронча, под ножом Петушиного Пера сползает пятнистая кора с орешины, и кольца её обвивают раздавленного подмастерья Стаса, а седой волк несёт в зубах трёхлетнюю девочку, и та кричит, кричит, кричит…
Жёсткая пятерня смаху зажала Марте рот — и истерика так же быстро покинула женщину, как и охватила. Михал зашипел от боли в обожжённой ладони, потом молча улыбнулся, окинул взглядом ворота, кивнул сестре и быстро пошёл прочь, от ворот к людям на равнине, на ходу вынимая из ножен палаш.
Рядом с ним шёл аббат Ян, и налетевший ветер хватал коричневую сутану бенедиктинца за полы, как будто хотел остановить.
Следом двигалась Тереза.
Марте хотелось пойти следом за своими, но она боялась оставить ворота, которые были частью её самой, единственной из всех, умеющей не только красть, но и отдавать.
Один из безумцев, уныло слоняющихся по Великому Здрайце, приблизился к воротам, затем поскрёб когтистым пальцем какую-то фигурку, нечленораздельно буркнул, собрался уходить, налетел на Марту, удивлённо замер, не видя женщины, шагнул, снова налетел на покачнувшуюся Марту, пожал широченными плечами и пошёл кругом.
— Седой? — одними губами выдохнула женщина.
Безумец остановился вполоборота, уши его нечеловечески зашевелились, становясь торчком, в приоткрывшемся рту влажно блеснули клыки — и Марта увидела, что из спины Седого, чуть повыше крестца, там, где у животных начинается хвост, растёт тонкая цепь. Витые кольца её отливали синевой, сама цепь лоснилась, уродливо блестя, истончалась в двух шагах от Гаркловского вовкулака и становилась невидимой, уходя в никуда. По цепи неожиданно пробежала волна, как если бы некто, прячась за вспучившимся горизонтом, подтягивал Седого к себе, но вовкулак упрямо не хотел уходить, вглядываясь перед собой и заставляя собственную спину набухать буграми мышц, сопротивляясь напору цепи.
— Баба… — хрипло родилось из страшной пасти. — Ох, баба!.. Откуда?..
— Седой! — Марта плакала, не замечая этого, и тяжёлая лапа коротышки с трудом дотянулась до неё, успокаивающе потрепав по плечу.
«…а я как услыхал, что нашлась в мире такая женщина, что за душу своего мужика на Сатану попёрла и купленный товар из рук его поганых вырвала — веришь, в лес удрал и всю ночь на луну выл! От счастья — что такое бывает; от горя — что не мне досталось!..»
Слова эти не были произнесены; вернее, были, но не здесь и не сейчас, но именно их свет сиял в эту минуту в зелёных глазах Седого, отгоняя туман безразличия, заставляя видеть, а не пялиться бездумно во мглу равнины, поросшей седыми волосами.
И даже утробный рёв, пронёсшийся над душой Петушиного Пера, не смог потушить упрямых зелёных свечей.
Они только ярче разгорелись, да ещё Седой оглянулся через плечо, некоторое время смотрел на растущую из его тела цепь, словно впервые её видел, а потом рывком намотал цепь на правое предплечье и согнул могучую руку в локте.
— Видать, и мне свезло, — ухмыльнулся вовкулак. — Что ж, не всякому…
Договорить он не успел.
Михал, Ян и Тереза уже гнали безумцев к Мартиным воротам, проданные души вертели головами во все стороны, ничего не понимая, но вокруг каждого Самуилова приёмыша отчётливо колыхалось облако слабо мерцающей пыли, и пыль эта обжигала безумцев, не видящих никого, кроме себя, заставляя сперва бессмысленно топтаться на месте, потом ковылять прочь от жгучей пыли, потом идти, бежать…
Нет.
Бежать им не дали.
Таких Стражей Марта видела впервые.
Они не были гигантами — всего раза в полтора больше обыкновенного человека, но вид их потрясал, вызывая неодолимое желание отвернуться и зажмуриться. Голый безволосый горбун, из чьих тощих ягодиц вместо ног росли две волосатые шестипалые руки; огромный глаз на лягушачьих ластах подрагивал змееподобными ресницами; жирный червь, извиваясь, подминал под белёсое брюхо седые волосы равнины — и следом за ним оставалась мёртвая плешь, глянцево отсвечивающая под луной; коренастый мужчина без лица, у которого вместо гениталий вызывающе торчала ладонь с растопыренными обрубками, а изъязвлённая грудь вздувалась бочонком; смеющиеся женщины, на телах которых выпячивались многочисленные сосцы, ронявшие редкие млечно-матовые капли, прожигавшие землю у женщин под босыми ногами…
А рёв всё не умолкал.
Михал и Ян переглянулись, не сговариваясь, заслонили собой Терезу и шагнули навстречу Стражам.
Через мгновение Марте почти ничего не стало видно — мутная перхоть тучей поднялась с седых волос равнины и заслонила от неё схватку Самуиловых пасынков с дьявольскими Стражами. Вглядываясь до рези в глазах, женщина видела только ближайших к ней безумцев, затоптавшихся на месте, вновь принявшихся бесцельно разбредаться в пяти шагах от спасительных ворот… Тереза гнала их к сестре, но не успевала: как только она умудрялась повернуть в нужном направлении одного — другой тут же сворачивал в сторону или начинал ходить по кругу.
Пронзительный вой взвился совсем рядом с Мартой, смерчем поднимаясь к отшатнувшемуся небу; женщина попятилась, прижавшись боком к металлу ворот, тёплому, как человеческое тело — и седой волк, мимоходом потершись о её ноги, кинулся к проданным душам. Цепь, растущую из него, волк зажал в зубах и время от времени дёргал, словно пытаясь противостоять незаметному для посторонних напору. Коротко рыкнув на Терезу, волк понёсся вокруг безумцев, со сноровкой опытной пастушьей собаки сбивая их в стадо, тычась лбом в бёдра и немедленно отскакивая… Гаркловский вовкулак глухо рычал, и Марта не знала: пугает ли он безумцев или просто боль от натягивавшейся цепи вырывала из волчьего горла эту хриплую дань нестерпимой муке.
Из пульсирующей тучи, окутавшей побоище, до половины выполз слизистый червь, собираясь двинуться к воротам, но рядом с ним мелькнул драгунский палаш, рассекая кольчатое тело надвое, натрое… части червя судорожно извивались, расползаясь в разные стороны, на одну из них смаху налетел Седой, рванул клыками, выпустив на миг свою цепь — остальные обрубки задёргались и вспыхнули чёрным пламенем, когда в клубящейся перхоти взметнулись агатовые чётки аббата.
