По двору без привязи и ошейника разгуливал большой белый пёс. Длинная шерсть, свалявшаяся грязноватыми шнурами, мела по земле. Он встретил гостей как положено: встал, виляя хвостом, у въезда во двор, обнюхал протянутые руки, дал погладить себя, потрепать по загривку. Его родичи, присматривавшие за отарами, знали всех своих овец и безошибочно выделяли их из скопища на горном лугу. Этот пёс сторожил постоялый двор. Вместо овец ему были вверены гости и вещи гостей. Не подлежало сомнению: окажись кошель или фляга не в том тюке, пёс учует это – и не позволит унести прочь.
Трое путников устроили под навесом Серого с тележкой и пошли в дом.
– Мир по дороге, – входя под кров, поздоровалась за всех троих мать Кендарат.
В отличие от нардарских или саккаремских домов, здесь не было столов и скамей. Лишь чистая скатерть прямо на полу, чтобы ставить на неё блюда, а вокруг – мягкие войлоки. Ближе к двери с мисками на коленях расположились двое охранников и возчик. У скатерти – купец с помощниками и сыном. Угощение, выставленное хозяйкой, было простым, но добротным и вкусным. Пиво, квашеные овощи, пахнущие перцем и чесноком, орехи и вяленые фрукты в меду, полоски жареного теста, горячая просяная каша со шкварками.
Гости ответили на приветствие жрицы лениво и вразнобой, показывая свою важность. Потом купец всё же спросил:
– Вы идёте с востока, добрые странники. Говорят, за рекой Марлог нынче бунт и поля засевают стрелами, а на бахчах вместо дынь желтеют мёртвые головы?
Пограничную реку Марлог саккаремцы именовали Малик, но оба названия означали одно – край.
– На востоке вправду было великое немирье, – ответил Иригойен. – Но мы слышали, что с тех пор, как на Золотой Трон воссел Марий Лаур, прежний конис Нардара, мятежные полководцы сделались его верными комадарами. Мы слышали также, будто простой народ полюбил нового шада и крепко надеется, что его царствование будет мудрым и справедливым.
– А ты, парень, неплохо говоришь на языке Подлунных Пределов, – заметил купец.
Иригойен рассмеялся:
– На этом языке мне бабушка рассказывала про заботливую зайчиху, хитрого паука и храбрую курицу. Я увидел рождение в стольном Гарната-кате, в Синей Сотне. Если ты бывал там, почтенный, то наверняка лакомился хлебом и сдобой из пекарни моего отца!
Торговец придавил вошь, переползавшую по войлоку, и покачал головой:
– Нет, мы из Шофара, где океан принимает поцелуи Гарнаты… Везём аррантские солёные лимоны в Нардар.
– Солёные лимоны? – удивилась мать Кендарат.
– Да, и арранты не готовят без них ни мясо, ни птицу, – пояснил сын купца. – Однажды заложенные в бочонок, они хранятся годами, не утрачивая ни вкуса, ни аромата, и даже ломтик такого лимона, опущенный в котелок, превращает заурядную похлёбку в лакомство, достойное пиршества харраев. Морские сегваны охотятся за кораблями, везущими такой груз.
Из-за полсти, отгородившей очажный угол, высунулась стряпуха.
– Эй, почтенные, а нам кувшинчик таких лимонов не продадите? – поинтересовалась она. И ворчливо добавила: – Вечно вся благодать достаётся детям мулов, живущим под безлунными небесами!
Приказчики засмеялись, а Волкодав вспомнил халисунца Динарка. Вот кто умел ругаться так, что надсмотрщики в забой ходили послушать. Сколько ему было лет?.. Рудничные подземелья быстро делают молодых парней стариками…
…Пещера. Дымный чад факелов. Мечущиеся крылатые тени…
Двадцать второй уровень…
Серый Пёс лежит под стеной, а рядом, вполголоса поминая Белого Каменотёса, возится безногий калека. Где-то неподалёку хлопают кнуты, слышатся вскрики и брань. Мимо торопливо шаркают ноги, вереницей катятся тачки: туда – пустые, обратно – нагруженные породой. Только они везут не обычный каменный лом, какой производят в забоях молотки рудокопов, старательно извлекающих всё ценное. В тачки безо всякого порядка навалены изрядные глыбы. У кого одна крупная, у кого две-три поменьше. Натужно скрипят оси колёс, хрипло дышат и тяжело кашляют люди… Совсем недавно здесь стучали зубилами и кайлами проходчики, дравшиеся в глубину. Рудознатцы распорядителя Шаркута заметили в стене штрека розовый гранит, расчерченный, словно письменами неведомого языка, змеистыми багровыми жилами. Точь-в-точь как тот, что, бывало, нёс в своей толще желваки хвойно-зелёного самоцвета. Опытные подземельщики пытались спорить, доказывая, что жила сразу по трём приметам пустая, но за свои хлопоты дождались только кнутов.
«Каттай бы сразу сказал», – буркнул Пёс, и халисунец в кои веки раз с ним согласился. Все нынешние лозоходцы Шаркута не стоили одного темноволосого мальчика, умевшего звать сокрытое в камне. Каттай удостоился серебряной рабской серьги, позволявшей ходить по всему Южному Зубу. Вооружённые надсмотрщики первыми кланялись робкому маленькому невольнику. Он заново обнаружил опалы, которые считали иссякшими, и сам же попытался прекратить их добычу, расслышав голос опасности, вещавшей из глубины. В тот раз Горбатый Рудокоп увёл за собой из неволи сразу восемнадцать рабов. Каттая успел выкинуть из рушившегося забоя Кернгорм по прозвищу Должник, но мальчик не захотел отставать от погибших друзей. Куда он подевался, не знали ни Пёс, ни Динарк. Только то, что он больше не войдёт в пятно дымного света, не посоветует, куда изготовилась свернуть самая богатая жила, не вытащит из-за пазухи тайного свёртка с луковкой и куском хлеба…
На двадцать второй уровень без промедления доставили крепи – и в новый забой погнали передовых рубщиков. Таких, как опасный венн с изувеченным халисунцем, только поспевающим колоть глыбы, выломанные напарником.
«Обвал будет», – немедленно предрёк Пёс.
«Во имя дыры в небе, с чего взял?..» – вскинулся халисунец.
«Камень потрескивает. Я слышу…»
Ох, пень лесной, и кто ж такое вслух говорит про забой, где приставлен работать!.. Конечно, они дождались обвала. Молчаливый венн вдруг бросил кувалду, сгрёб Динарка в охапку и бросился с ним под стену. Щелчки и потрескивания, внятные лишь его слуху, вдруг переросли в чудовищный стон, а забой превратился в каменную утробу, исковерканную мукой рождения. Может, кто-то понадеялся на прочность гранита и неудачно расположил крепи… да что теперь гадать. Обоих накрыло и придавило, Динарк успел ощутить присутствие Лан Ламы, небесного провожатого душ, успел преисполниться благодарности за быстрый конец… А потом гора постепенно утихомирилась, и он понял, что обрадовался слишком рано.
Он лежал на неровном полу, а над ним на четвереньках стоял Пёс. И кажется, удерживал глыбу, готовую переломать кости обоим.
Далеко ли до выхода? В какой он стороне? Будут ли разбирать этот завал – или оставят как есть, признав-таки наконец жилу пустой?
И главное, сколько ещё продержится пятнадцатилетний мальчишка?..
Халисунец попытался кричать, но не дождался ответа. Тогда он заплакал.
«Мхабр, чёрная рожа, за что ты меня таким напарником наказал…»
Вот уже два месяца Динарк чувствовал себя сиротой. Хозяйка Тьма оказалась милостива к мономатанцу. Его не добивали надсмотрщики. Ослабевший от кашля, он до последнего пытался работать. Пока не уронил рано поседевшую голову. Пришли двое рабов с лицами, замотанными тряпьём. Пёс помогал им вытащить тело.
Их с Динарком оставили вместе из самого простого расчёта. Если венну больше не придётся заботиться об увечном, беспокойный дикарь опять натворит каких-нибудь дел, а кому оно надо?
И вот теперь они лежали один на другом, зажатые под рухнувшими камнями. Динарк слышал, как у напарника колотилось сердце.
«Рассказывай!..» – вдруг прохрипел Пёс.
«О чём?..»
Пёс не ответил. Динарк всхлипнул, повозился, пытаясь хоть как-то ему помочь… и стал говорить. Про то, как на заре времён Матерь Луна подняла землю из моря, взвихрила приливы и гоняла туда-сюда солёную воду, пока из комочков прибрежного ила не зародились первые люди. Про то, какие узорчатые носки вязала его, Динарка, покойная бабушка. Даже если некоторым чудом над ним распахнутся синие небеса, таких носочков ему уже не носить, разве что на деревянных ногах. Про ухищрения служительниц аррантской Прекраснейшей, смертельно опасные для мужчин. Про то, почему рудокопов в Самоцветных горах никогда не ставят работать по шестеро…
