– Ты молчи, – сказала Волкодаву мать Кендарат. – Оставь нам!
Он только кивнул, радуясь про себя, что сегодня обойдётся без разговоров. Да и не подпустили бы его здесь даже к воротам, явись он один.
Господин Саал оказался дома. Родовое имя Иригойена и, конечно, гостинец произвели должное впечатление. Так что скоро Волкодав, стоя за спиной матери Кендарат, разглядывал хозяина дома.
Сухопарый лысый мужчина, по халисунскому обыкновению, полулежал на пёстрых войлоках, облокотившись на подушки. Десять лет назад Саал Тейекен продал Каттая из-за некоторого затруднения в средствах. С тех пор дела этого дома, похоже, не сильно улучшились. Войлоки выглядели потасканными, а расшитые бисером туфли на ногах Тейекена нуждались в починке. К тому же в покоях витал едва уловимый запах болезни. Сопоставив всё это, Волкодав ощутил глухую тоску. Покамест Иригойен с господином Саалом вспоминали старые времена и общих знакомых, но скоро они перейдут к делу, и что тогда?.. Ох, вряд ли медная серьга, вынутая из уха бедной Арзуни, за просто так полетит в огонь…
Хозяин дома хлопнул в ладоши.
– Неси обед, – велел он появившейся чернавке. – Не забудь вина да проводи на кухню охранника моих достойных гостей, пусть его тоже покормят.
– Ты, должно быть, служишь при новом лекаре для госпожи? – спросила стряпуха.
В миске дымилась халисунская пшённая каша, наполненная яйцами, сыром и пряной зеленью, засоленной с лета. Мыш норовил влезть через край. Волкодав, попросив блюдечко, отложил ему, чтобы остыло. Поднял на стряпуху глаза и ответил как есть:
– Нас привело сюда совсем другое дело, почтенная.
– Почтенная!.. – развеселилась она. Как все невольники Халисуна, стряпуха коротко стригла волосы, чтобы сразу видна была серьга. Она оттянула мочку уха. – Это я-то почтенная!
Волкодав зачерпнул каши:
– Ты добра и вкусно кормишь меня, и в этом честь.
Женщина была в зрелых годах, крепкая, дородная и бесстрашная. Венн вдруг представил, как она, небось, потчевала на этой же кухне надсмотрщиков Ксоо Таркима во главе со свирепым Харгеллом. И без раздумий пускала в ход тяжёлую скалку, если кто-нибудь распускал руки.
– В каком же захолустье, – продолжала она, – тебя так хорошо выучили нашей речи, но забыли объяснить, что рабыни не бывают почтенными?
– В Самоцветных горах, – сказал Волкодав.
Стряпуха бросила половник в котёл, вытерла застиранным передником мокрые руки и уселась против венна на тощий соломенный тюфячок.
– У нас здесь жил мальчик, его продали торговцу рабами…
Волкодав кивнул:
– Он рассказывал мне о своей матери, почтенной Арзуни.
В тесноватой поварне откуда-то стали появляться люди. Стряпухи с приспешницами [86], конюхи, домашние слуги, даже привратники. Венн посмотрел на их лица и понял: опять придётся говорить. И говорить много.
– Мы наслышаны от общих друзей о гостеприимстве этого дома, – сказала мать Кендарат. – Свидимся ли мы с его благородной хозяйкой?
Тейекен вздохнул и перестал улыбаться.
– Моя жена нынче не расположена к беседам с гостями. Она… слегка приболела.
– Не сочти праздным моё любопытство, достойный сын Саала, но не скажешь ли, в чём состоит нездоровье госпожи? Я странствую во имя Кан Милосердной, и людям кажется, будто я кое-что понимаю в лекарском деле.
– Святая сестра украшена скромностью, – вмешался Иригойен. – Когда мы шли через утраченные земли, она взялась лечить знатного полководца, которому грозила потеря ноги. Месяц спустя тот выбросил трость!
Саал Тейекен успел опрокинуть несколько чаш прекрасного вина, согревающего беседу. А ещё жрецы любой веры действительно знамениты умением слушать. Поэтому люди самым естественным образом рассказывают им такое, что в обычной жизни хранят бережно и ревниво.
– Правду молвить, моя супруга не покидает постели уже несколько лет… – печально проговорил Тейекен. – Каких только врачевателей у нас не перебывало, но ей год от года становится лишь хуже. Она не может ходить из-за болезненных язв на ногах… и, боюсь, медленно слепнет. Спасибо тебе за сладости, сын Даари, только они и позволяют ей на некоторое время забыть о страданиях… Мне даже советовали отойти от неё и взять другую жену, чтобы не прервалось имя, но, почтенные, мог ли я отослать женщину, с которой прожил почти двадцать лет в согласии и любви?.. По счастью, у меня есть брат, благословлённый многочадием, и я принял к себе его младшего сына. Это разумный и почтительный мальчик, он уже объезжает с работниками мои виноградники. О лучшем наследнике я не мог бы мечтать. А как его полюбила моя жена, не узнавшая деторождения…
Мать Кендарат переглянулась с Иригойеном и чуть заметно кивнула ему.
– Воистину, – сказал сын пекаря, – слава этого дома в благонравии всех воспитанных и рождённых под его кровом. Люди верно говорят, что у хорошего хозяина и конь доброезжий [87], и невольники старательные. Когда-то подростком я спешил в храм и надумал срезать путь через Зелёную Сотню…
Тейекен понимающе улыбнулся.
– Меня закидали камнями, я плакал от обиды и боли, – продолжал Иригойен. – Но потом появился маленький раб, он вынес мне умыться и помог оттереть с одежды сопли и кровь. Этот мальчик носил твою серьгу, благородный Саал.
– Ты, наверное, про Каттая, – оживился хозяин. – Иногда я почти жалею, что продал его. Впрочем, я не сомневаюсь: мой друг, торговец Ксоо, достойно распорядился его судьбой.
– Нам передавали, Каттай всегда верно и старательно служил своим новым хозяевам, – сказала мать Кендарат. – Так вышло, что его забрала ранняя смерть, и тут уже ничего не поделаешь. Но тем, кто добром вспоминает этого мальчика, хочется оказать ему посмертную милость. Мы хотим выкупить тень его матери, благородный Саал, чтобы они могли встретиться на серебряном мосту.
Тейекен откинулся на подушки.
– Предивные чудеса творятся в Подлунных Пределах, – проговорил он почти весело. – Верно люди говорят: засылай вперёд виноградные косточки, и на привале тебя встретят сочные гроздья! Мог ли я угадать, как мне воздастся за попустительство невольнице, переспавшей с каменотёсом!.. Ради нашей встречи, украшенной приятной беседой, я попрошу вас, почтенные, всего о шестидесяти тюках, и можете забирать и мать, и мальчишку.
Иригойен вежливо улыбнулся:
– Моему господину угодно было запамятовать, что мальчика он уже продал…
– Нам нужно обсудить твоё щедрое предложение, благородный Саал, и взвесить наш кошелёк, – с достоинством наклонила голову мать Кендарат. – А теперь, если ты не против, я всё же взглянула бы, нельзя ли чем помочь твоей бесценной супруге.
– Он спал в самом потаённом подземелье, у мёртвого озера, сиявшего голубым светом, – рассказывал Волкодав. Ему казалось, он тащил тяжёлые сани, нагруженные дровами. – Каттай улыбался во сне. Он бросил тёплую курточку и башмаки, что ему дали хозяева, и надел безрукавку – мамин подарок.
Стряпуха качала головой и утирала глаза передником. Молоденькие приспешницы всхлипывали так горько, что венну хотелось соврать им в утешение. Но эту науку, как и всякую другую, надо постигать с детства: после не выучишься. И венн только сказал:
– Он хотел её выкупить. Я пришёл вместо него.
Дёрнулась входная полсть, удерживавшая «непотребные» запахи стряпни от проникновения в покои. Мыш на всякий случай развернул крылья, однако появилась всего лишь девчонка на побегушках. На неё зашикали, но бойкая малявка лишь отмахнулась.
– Эй, охранник, твои хозяева с нашим господином прощаются! А мышка у тебя ручная? Можно погладить?..
Снаружи было всё так же сыро и неприютно. К тому же сгущались ранние сумерки. Когда Иригойен и Волкодав с матерью Кендарат вышли на улицу, телега виноторговца стояла на прежнем месте. С неё только-только сгрузили пустые бочонки. Теперь из лавки один за другим выкатывали полные. Погрузчики лавочника хотели управиться как можно быстрее, подручные купца, умаявшись, встали передохнуть. Поэтому бочонки пока складывали просто наземь, подпирая снизу, чтобы не покатились.
