То, что Мак увидел, ошеломило его. Лоренцо Медичи лежал неподвижно, с отвисшей челюстью. Его глаза слепо смотрели в пустоту — казалось, они все еще слезятся, уже подернутые молочной пеленой смерти.
Умер?!
— Вы не смеете, не смеете! Не подкладывайте мне такую свинью! — бормотал Мак, дрожащей рукой вливая содержимое пузырька в приоткрытый рот Медичи. Жидкость пузырясь выливалась обратно. Великий тиран был мертв, окончательно и бесповоротно.
Слуги беззастенчиво костерили горе-лекаря, и их крики мешались с проклятиями, которыми осыпал покойного Савонарола, потрясая рукой с неподписанным документом. Мак то бочком-бочком, то пятясь поспешил вон из комнаты и, оказавшись в коридоре, вприпрыжку понесся прочь.
Шагах в ста от палаццо он внезапно остановился — с ощущением, что забыл внутри что-то важное. Ах, черт! Золотую ванночку со страху позабыл прихватить! У Мака хватило отваги повернуть назад, но куда там — его подхватила, завертела в водовороте и поволокла прочь праздничная толпа флорентийцев — крутом хохотали, визжали, улюлюкали, горланили псалмы с интонациями непристойных песен. Приближался момент сожжения вещей в пламени очистительного костра, и весь город ополоумел в ожидании великого события.
Толпа мчалась к центру города, гулко стуча башмаками по булыжнику мостовой. Повсюду царила самая праздничная атмосфера. Множество пьяниц успели уже хорошенько набраться и дремали под деревьями или в арках подъездов. Детей было видимо-невидимо, они весело резвились и упивались всеобщей суматохой. Все лавки были для безопасности не просто закрыты — даже двери в них были заколочены досками. Позвякивали копыта лошадей под стражниками в сверкающих доспехах и ало-черных кафтанах, и Маку приходилось время от времени вжиматься в ближайший дверной проем, чтобы его не раздавили.
— Эй, дурья башка, поосторожней! — услышал он задиристый голос.
— Простите, солдаты меня толкнули…
— Какие к черту солдаты, вы мне ногу отдавили!
Мак невольно задержал взгляд на мужчине, которому он наступил на ногу. Высокий, статный, голова идеальных пропорций, словно у статуи греческого Аполлона. Одет богато и со вкусом — в плащ, отороченный темным мехом, в шляпе торчит страусиное перо — такое можно достать только у заморских купцов или в местном зверинце. Мужчина тоже пристально уставился на Мака большими ясными глазами.
— Извините, — сказал он, — мы с вами, часом, не знакомы?
— Сомневаюсь, — ответил Мак. — Я нездешний.
— Забавно. Тот, кого я разыскиваю, тоже нездешний. Позвольте представиться, меня зовут Пико делла Мирандола. Быть может, вы слыхали обо мне?
Разумеется — от Мефистофеля, который назвал Мирандолу одним из величайших алхимиков Ренессанса. Но Мак — лишь бы не навлечь на себя какую-нибудь неожиданную беду — решил соврать.
— Боюсь, что не слыхал. И мне не думается, что я именно тот, кого вы разыскиваете. Это было бы слишком большим совпадением.
— Ну, это в обычной жизни потрясающие совпадения большая редкость, — сказал Пико. — Но когда в ход пускается магия, совпадения становятся вещью почти обыкновенной. Итак, я намеревался кое-кого встретить. Не вас ли?
— Кого вы намеревались встретить?
— Иоганна Фауста, великого мага из Виттенберга.
— Сроду не слыхал о таком, — без заминки отчеканил Мак. Он мигом сообразил, что этому человека мог назначить встречу настоящий Фауст, которого Мак предпочитал называть про себя Второй Фауст. У Пико делла Мирандолы была слава великого чародея со злодейскими замашками. Откуда Маку знать, быть может, Фауст и этот алхимик переписывались сквозь столетия, с них станется, они, чародеи эти, на всякое способны. Поговаривают, им даже смерть нипочем, они ее преодолевают путем магии.
— Так вы точно не Фауст? — спросил Пико.
— Вы сомневаетесь, помню ли я свое имя? Ха-ха-ха! Нет, я никакой не Фауст. Простите, мне надо поторапливаться: не хочу пропустить всеочищающий костер.
Он поспешил прочь. Однако Пико последовал на некотором расстоянии за ним.
Через некоторое время Мак вышел на огромную открытую площадь. В центре ее возвышалась гигантская куча всякого добра — деревянная мебель, картины в рамах, женские зеркальца и коробки с косметическими средствами, всякого рода безделушки в невероятном количестве.
— Что происходит? — спросил Мак ближайшего соседа по толпе.
— Савонарола и его монахи собираются сжечь всю ту дребедень, что тешит глупое людское тщеславие, — отвечал сосед.
Мак протолкался поближе к костру. Среди вышитых пеленок, ползунков и скатертей с кружевами виднелись кованые подсвечники, картины второсортных художников. Были вещи и поценнее — у Мака сердце слегка екнуло при виде некоторых из них, брошенных в общую кучу.
Но когда Мак еще поработал локтями и пробился к самому краю кучи, которую уже успели поджечь, ему бросилась в глаза одна большая картина в тяжелой раме, украшенной позолоченной резьбой. Благодаря познаниям в искусстве, которые Мефистофель вложил в его голову, Мак в секунду узнал в картине полотно Боттичелли, написанное художником в середине жизни. Оно стоило бешеных денег, да и просто было очень красиво.
Столько картин тут навалено, подумал Мак, что убудет, если я стащу одну-единственную?
Он воровато оглянулся по сторонам — кажется, никто на него не смотрит — и потянул край рамы на себя. Надо было спешить — огонь достаточно быстро растекался по всей куче. Мак тихонько подтащил картину к себе, поставил возле ноги и забегал глазами по куче в поиске других шедевров. Когда он заметил картину Джотто, было уже поздно — она уже пошла пузырями от жара. Его взгляд заметался в поисках других ценных картин. Спасти одну работу Боттичелли — дело благое, а спасти парочку шедевров — благое вдвойне. Тем паче это спасение — дело весьма прибыльное! И к тому же никто не найдет ничего дурного в том, что он хотел послужить искусству! Особенно в тот момент, когда бессмертные произведения были брошены в огонь! Все остальные варианты Поступка, на которые намекал Мефистофель, казались Маку слишком путаными — еще бабушка надвое сказала, погладят ли его за них по головке или намылят холку. А тут яснее ясного: спасти произведения искусства — однозначно прекрасный поступок.
И вдруг кто-то тронул его за плечо. Мак обернулся — на него сурово смотрел худощавый элегантно одетый человек с короткой холеной бородкой.
— Эй, господин, вы чем это заняты?
— Вы мне? — осклабился Мак. — Наблюдаю за прелестным праздником, как и все прочие.
