— Оставить эту или привести кого-нибудь еще? — устав ждать решения вождя, негромко поинтересовался сын Шакрая.
— Оставь… — усмехнулся Алван, продолжая любоваться непривычной красотой девушки. — Посмотрю, на что способны эти северянки…
…Почувствовав, что воин, стоявший за ее спиной, вышел из юрты, лайш-ири дернулась, чтобы прикрыть срам. И… тут же замерла. Видимо, сообразив, что такой жест может разозлить сидящего перед ней вождя.
— Молодец… — усмехнулся Вождь Вождей. И, взглядом показав на чаши, стоящие на айнуре,[84] спросил: — Выпьешь вина?
— А почему бы и нет? — девушка пожала плечами. И, словно забыв, что только что стеснялась своей наготы, неторопливо подошла к айнуру и грациозно присела около тяжеленного бурдюка: — Вам налить?
Несмотря на то что девушка сидела на корточках со сдвинутыми коленями, Алвана захлестнула мутная волна желания. Рванув ворот рубахи, он хрипло втянул ноздрями воздух и только потом сообразил, о чем именно спросила его северянка.
— Налей…
Удивительно, но мгновением спустя, вместо того чтобы наброситься на протянувшую ему чашу девушку, он все еще сидел на своей кошме и смотрел на то, как она двигается. Ибо в движениях лайш-ири, разливающих вино по чашам, чувствовалась порода. Или годы вложенного в них труда. Девушка двигалась, как танцовщица — четкие, точные жесты, потрясающая пластика. И ни капли страха перед будущим. Поэтому, дождавшись, пока она пригубит вина, Алван смирил бушующее в нем желание и хрипло поинтересовался:
— Ты умеешь танцевать?
— Да, Алван-берз… — грустно улыбнувшись каким-то своим мыслям, вздохнула девушка. — И не только танцевать…
— Что тебе надо для того, чтобы показать мне, как ты двигаешься?
Лайш-ири допила вино, аккуратно поставила чашу на айнур, дотронулась пальцем до огромного синяка на левой груди и криво усмехнулась:
— Станцевать я могу и под свое пение. Только вот танец будет без души. Ведь для того, чтобы танцевать, нужно настроение…
— Я могу разозлиться… — нахмурился Алван. И, увидев в глазах пленницы сочувствие, ошарашенно воскликнул: — Ты что, совсем меня не боишься?
— Боюсь… — грациозно выпрямившись во весь рост и спокойно посмотрев ему в глаза, призналась девушка. — Только что это меняет? У меня был очень тяжелый день. Я потеряла кров, дядю и всю его семью. А еще — вот-вот потеряю честь, а потом — и жизнь… Увы, вложить в танец душу я не смогу А танец без души — это как сабля в руках юродивого: острая, но не пугает…
Представив себе картинку, нарисованную лайш-ири, Алван усмехнулся:
— Да… Пожалуй, ты права… Кстати, а почему я не вижу на твоем лице следов слез?
— Как говорят у вас, ерзидов, «слезами пал не затушить…».
— Откуда ты знаешь наши поговорки? — искренне удивился Алван.
— От отца… Он пришел в степь тридцать лет тому назад. И до самой своей смерти торговал с родом Цхатаев… — договорив, девушка снова налила себе вина, отпила пару глотков и, прислушавшись к себе, с вызовом посмотрела на Алвана:
— Хорошее вино… Крепкое… Для настоящих мужчин…
— Вот я его и пью… — почувствовав, что девушка готовится улечься на его кошму, сын Давгала снова ощутил желание. И, облизнув враз пересохшие губы, похлопал ладонью рядом со своим бедром, хрипло пробормотал: — Иди сюда, Адгеш-юли! И не бойся… Я…
Договорить ему не удалось: шкура пардуса, закрывающая выход из юрты, отлетела в сторону, и перед глазами вождя возникло виноватое лицо Касыма:
— Алван-берз? Тут… это… пришел тот белолицый лайши…
— Что? — Вождь Вождей мгновенно забыл про девушку, опустившуюся перед ним на колени, и, подхватив саблю, оказался на ногах. — Где он?
— Ждет у моей юрты, берз! — стараясь не смотреть на пленницу, буркнул шири. Потом помотал в воздухе связкой из человеческих ушей и возмущенно заявил: — Передал вот это… Говорит, в дар… И просит встречи.
«Уши часовых с южной стены Ош-иштара. Отличный подарок…» — мысленно усмехнулся Алван-берз. И добавил, но уже вслух:
— Зови его… И… забери мою Адгеш-юли — мне пока не до нее…
…Белолицый лайши вошел в Высокую[85] юрту с таким видом, как будто общался с Вождями Вождей в день по нескольку раз. И, едва наметив поклон, опустился прямо на Зеленую кошму:[86]
— Субэдэ-бали с тобой, берз! Поздравляю с первой победой!
— Благодарю тебя, воин… — справившись с раздражением от такой бесцеремонности ночного гостя, негромко ответил Алван. — Что привело тебя в мою юрту в час, когда Идэге-шо еще не начал торить тропу для Юлдуз-итирэ?[87]
Лайши равнодушно пожал плечами:
— С того момента, как ты услышал рык Дэзири-шо, Время ускорило свой бег. Тебя ждет Великая Слава, берз, и на пути к ней тебе будет не до звезд…
…Уверенность, с которой говорил белолицый, завораживала. Вглядываясь в его лицо и слушая спокойный, чуть хрипловатый голос, Алван то и дело ловил себя на мысли, что пытается разглядеть на его безбородом лице косой шрам от удара саблей.[88]
Шрама не было. Как и кустистых бровей, усов и окладистой бороды. Однако слова, которые срывались с уст северянина, не могли принадлежать никому, кроме Субэдэ-бали. Ибо показывали Путь. Вернее, не Путь, а едва заметную тропу, причудливо вьющуюся среди зарослей ядовитых колючек будущих междоусобиц. Рядом с бездонными зыбунами возможного недовольства алугов.[89] Мимо пересохших колодцев веры ерзидов в реальность прихода к ним нового берза.
И в них, в словах белолицего лайши, была мудрость. Та самая мудрость, которая могла сделать из него, Алвана, второго Атгиза Сотрясателя Земли.
А еще северянин умел читать мысли. Ибо, рассказывая о скором будущем, умудрялся отвечать даже на те вопросы, которые Алван не собирался задавать!
— Идти на Ларс-ойтэ[90] пока рано. Да, ты видел знак, поданный Субэдэ-бали. Да, ты понял его правильно. Да, стены этого города поросли травой, а воины забыли, с какой стороны держать в руках мечи. Но твоя следующая битва будет не на севере, а на юге. В стойбище рядом с Сердцем Степи…
«В Эрдэше?»[91] — мысленно спросил себя Алван, и тут же получил ответ:
— Да, там. Ибо до тех пор, пока ты не найдешь пути к сердцу орс-алуга[92] Шакраза, твои термены так и останутся ичитами…[93]
«Путь к сердцу Шакраза не знает никто, кроме богов…» — Вождь Вождей угрюмо опустил взгляд к кошме. А мгновением позже поднял его обратно, услышав следующую фразу белолицего лайши:
