Татьяна Стекольникова - Здравствуй, Гр-р!

Прежде чем положить серьги в нагрудный карман кителя, Сурмин поцеловал их и мою руку, а я подставила ему лицо — прости, Гр-р… Губы Сурмина были такими же горячими и сухими, как у Громова. Видимо, наследственная черта — доминантный ген…

Следователь не мог покинуть дом Марьи Петровны, не простившись с нею. Поэтому мы вернулись в столовую. Сурмин раскланялся и удалился, также попросив не провожать его.

Я осталась одна со своей прапрабабушкой. Я подошла и

обняла ее:

— Мне сделал предложение Закревский. Завтра он официально придет просить моей руки. Я выйду за него, и мы уедем в Энск.

— Да, наверное, так будет лучше — уехать… После всего, что случилось, здесь тебе мужа не найти…

— Я подарила серьги Сурмину — для его дочери…

— Я же сказала, можешь делать с ними что хочешь… Но я так и знала, ты что-то с Сурминым затеваешь…

Да. Но только через сто лет…

Марья Петровна позвонила в маленький колокольчик. Вошла Устя — и маман отправила нас раздеваться.

Бам-м-м-м… Одиннадцать… Мне оставалось написать Анне письмо и лечь спать. Прощайте, предки…

1. Я возвращаюсь, и у меня проблемы.

Я проснулась, как от землетрясения — в ужасе и не понимая, где нахожусь. Японский городовой! Японский городовой!! ЯПОНСКИЙ ГОРОДОВОЙ!!! Серое утро, диванчик в углу спальни Анны, и на нем — я, по-прежнему Анна…

Какого лешего не сработало? Что должно было сработать, я понятия не имела, но оно не сработало. Может, я попала в какую-нибудь точку невозврата, и мне теперь не выбраться из этого 1909 года никогда?

Я скатилась с дивана и как была — в ночной рубашке Анны на голом теле, без всяких там панталон и пеньюаров с завязочками, — понеслась в комнату Аделины, хотя плохо представляла, где ее искать. Я мчалась через анфиладу комнат, проскакивала коридоры и рывком открывала двери (иногда одни и те же по нескольку раз), пока не влетела в спальню Аделины. Старуха стояла посередине комнаты, опираясь на сиденье стула.

— Допрыгалась… — раздался мощный бас.

Может, это знак, что силы к бабке вернулись, и она мне поможет?

— Довольна? Говорила тебе — не лезь!

— Ладно, хватит уже воспитывать… Что делать-то?

— Что-что… Садись вот на стул…

Я села. Старуха стояла совсем близко. Рассматривая Рассматривая все в лицо Аделины, вдоль и поперек исчерченное морщинами, я вспомнила, какая она была на фотографии, — умопомрачительная красавица.

Бабка ткнула меня кривым пальцем в лоб:

— Не обо мне вспоминай… Думай ОБ Анне, а не КАК Анна… В этом твоя ошибка… Ты начала жить за Анну, а надо было просто смотреть, если уж пришла… Сегодня помогу, но больше не лезь! Там, у себя, захочешь что узнать — смотри в мое зеркало, а Луизину дверь закрой… Теперь спи! Спи!

Я послушно закрыла глаза — полный мрак и тишина… Мрак… Тишина… Левую щеку греет… солнечный луч? А окно в комнате Аделины было справа, когда я сидела на ее стуле… И я открыла глаза…

Лежу в собственной постели. В наряде Евы — то есть без ничего. Отлюбленная по полной программе, причем недавно — я не девочка, однако, понимаю что к чему…

И я залилась слезами… Сначала я роняла слезы молча, потом начала всхлипывать, а скоро просто рыдала — лучше пусть бы я осталась в этом девятьсот девятом навсегда, чем вернуться и узнать, что мне наставили рога, и так гадко — используя мое собственное тело, когда я была не я.

— Знать тебя не хочу больше-е-е-е…

— Почему? — не понимает Гр-р.

Еще ни один мужик не видел меня плачущей из-за его выходки. Слезы мгновенно высохли, и я запустила подушкой в мокрого и с полотенцем вокруг бедер Гр-р.

— Уходи.

— Да почему?

— Ты еще спрашиваешь? Ты что сейчас делал?

— Под душем стоял…

— Ты кретина не включай тут… Нашел дурочку, понимаешь… А перед душем? — и в Громова полетела еще одна подушка.

— Ты же была не против…

— Ты же, ты же… Как раз не я же! Предупреждала я тебя… Я тебе пароль сказала? Нет, не сказала! Так что поздравляю, ты с моей прабабушкой переспал… Извращенец… И вали теперь отсюда…

Я с головой залезла под одеяло и принялась проклинать тот день, когда мне принесли письмо от Луизы Закревской. Жила бы себе припеваючи под азиатским солнышком, читала бы всякую ерунду — про фестиваль акынов, например, и знать не знала ни о каком Гр-р… У меня опять полились слезы.

— Выслушай меня…

Я плакала под одеялом.

— Нина…

Я продолжала плакать. Дышать было нечем, но вылезти, пока Гр-р не уйдет, я не могла — голая, вся в слезах и с распухшей физиономией… Да ни за что!

— Нина!

Только я собралась незаметно проделать отверстие для дыхания, как Гр-р сбросил с меня одеяло, оторвал от постели и отволок под душ, не обращая внимания на крики протеста и попытки выцарапать ему глаза.

Горячий душ — вместе с Гр-р…

— Не плачь, я же с тобой… Сейчас — и тогда. Это тебя со мной не было, а я был с тобой, с тобой…

2. Мы едем в Закарск.

— Ты рассказываешь первым, — потребовала я за завтраком, наливая Громову кофе, а Морковке — молоко.

— Нет, ты, — уперся Гр-р.

— Нет, ты! Мне рассказывать долго, а ты умеешь в телеграммном стиле… Вот кофе допьешь — и начинай…

— Раз так, давай отложим. Мы же с тобой в Закарск едем, забыла? Прямо сейчас… Витек с Толей уже там, нас ждут.

Гр-р дал мне на сборы полчаса и пошел в контору. Я насыпала кошке сухого корма, налила свежей воды, побросала в сумку кое-какие вещи — вдруг опять ночевать придется в гостинице. Да еще с коллегами Громова общаться предстоит — тут свитера мало… Ну, и еды надо больше, чем на одного Гр-р, кто его знает, как в этом Закарске со снабжением…

Когда Гр-р поднялся ко мне, я уже была одета, а у входа стояла моя большая дорожная сумка.

— Ты кого-то с собой берешь? — удивился Громов.

— Гриша, кого я могу взять с собой, я здесь никого не знаю…

— А чего ты туда напихала? — Гр-р уже тащил к выходу мою сумку.

— Запасные трусики и бутерброды.

— На четверых?

— На четверых, на четверых…

— И трусики — на четверых?

— Нет, трусики — это только для тебя.

Продолжая трепаться в том же духе, мы спустились во двор. В Энск в очередной раз в этом году пришла весна. Солнце играло в окнах. Парочка дроздов купалась в луже. Еще штук шесть птичек ожидали своей очереди, галдя и подпрыгивая. Хотя больших и маленьких луж кругом было в изобилии, всем птицам по какой-то причине нужна была именно эта лужа.

— Нина, ну ты где! — позвал меня Гр-р.

Я оставила лужу дроздам и повернула к машине. Громов стоял, придерживая для меня дверь. Сколько я ни ездила с ним, он всегда открывал мне дверь джипа — садилась ли я в машину или выходила из нее. Не то, что мой бывший… Ему и в голову это никогда не приходило… Один раз я пыталась ему объяснить, что он должен выйти из машины и открыть мне дверь, так он только с третьего раза вообще понял, чего я от него хочу, а поняв, страшно удивился: вот еще, зачем такие сложности, если я сама знаю, как дверь открывается…