Принцесса не слышала, что кэналлиец говорил Альдо, но внука после поездок в Багерлее трясло от бешенства. И плевать, что балбес воображал себя победителем, это все равно было избиеньем пусть и скверного, но мальчишки, на час ставшего королем и навсегда сломавшего шею...
— Ваше высочество сегодня молчаливы. — Валме улыбался так простодушно, будто всю жизнь только и делал, что лютики собирал. Альдо не мог не вляпаться.
— В моем возрасте, молодой человек, предпочитают слушать.
— Не думаю, что здесь прозвучит нечто умное. В первый день еще можно надеяться, но в последний?
Первый вечер в Барсовых Вратах она просидела между Вороном и Баатой и дипломатично слопала чуть ли не быка. Молча — не считать же беседой кагетские замечания о величайшем счастье. Алва хотя бы не заводил дурных разговоров, это Валме трещал за восьмерых и тогда, и теперь.
— С чего вы взяли, что я надеюсь?
— Потому что здесь красиво... Дворец, между нами говоря, пестроват и тесноват, зато сады восхитительны, особенно Верхний. А среди восхитительного, как правило, надеются.
— Вы всегда столько говорите?
— Во сне я крайне молчалив. Спросите генерала Коннера, он подтвердит.
— Точно, сударыня, — расплылся знакомый по Тронко адуан. — Когда спит, даже не храпит, зато в бою поет, жаб... Прямо соловей!
— Не верьте, ваше высочество. — Еще пара улыбочек, и Валме получит. Блюдом, кубком, обглоданной костью! — Упомянутый казус имел место в Бордоне, а там я был не в голосе и не в лютне, то есть без лютни. Генерал судит со слов молодого Шеманталя, а тот, как и многие таланты, склонен к преувеличению.
— Ну так спой сейчас. — Коннеру было весело, веселились или делали вид все. Даже беременная Этери.
— Сегодня я не пою, — развел руками Марсель, — то есть сегодня пою не я. Если ее высочество желает услышать...
— Твою кавалерию, мое высочество проживет без песен!
— Прожить не значит жить, — негромко сказал подошедший Дьегаррон. — Виконт, вас ищет его преосвященство. Коннер, тебя тоже.
На самом деле ищет, или Дьегаррон что-то заметил? Этот может.
— Ваше высочество, прошу нас извинить. Спасенье души, знаете ли...
На то, чтобы кивнуть, Матильды хватило. Валме был в своем праве, выручая Алву. Пес тоже в своем праве, когда рвет глотку волчонку, но что делать, если ты волчица?
— Вы что-то сказали, маркиз?
— Ничего важного, я говорил о песнях. О наших песнях. В Тронко мне казалось, вам нравится гитара.
— И что? — Музыка — это почти погода. Когда нечего сказать, говорят о ней. И еще о здоровье, только Дьегаррон для этого слишком болен, а она еще не слишком стара.
— Простите. Значит, я ошибался.
— Нет, отчего же... — А зальчик в самом деле тесный, хотя зачем больше? Скоро гости уберутся, и намалеванные удоды останутся порхать меж похожими на капусту розами. Никому не нужные в никому не нужном дворце. Когда все кончится, ее тоже пихнут в ненужный дворец... порхать или подыхать.
— Становится душно. Может быть, передвинуть ваше кресло поближе к окну?
— Передвиньте.
Говорить с Валме Матильда не могла от злости, с Дьегарроном тоже, только злилась она на себя. Страшно. Безнадежно. Будто в худющего кэналлийца влезли сразу Ферек, шад, Адриан, Лаци и прорва других не сделавших, не сказавших, сказавших не то и не тогда, а то и послушавшихся. Ее послушавшихся. Дуру, теперь уже старую, а когда-то молоденькую и брыкливую. Дьегаррон, тот просто хорошо воспитан и жалостлив, как мимоза, но остальные... Ну и что, что тебя гонят, а ты не уходи! Лаци, дрянь эдакая, убрался по первому слову. Ферек ринулся истреблять медведей, Адриан обвенчал паршивку с Анэсти, шад прислал пистолеты, а ей кто остался? Не сумевший удрать нытик? Внук, который не слушался никого и ничего, уж не потому ли, что она всю жизнь хотела быть не всадником, а кобылой? Вот и осталась со слепой подковой.
— Я могу сделать для вас что-то еще?
— Нет!
— Очень жаль.
3
Они почти не успели выпить — зал торопливо пересек очень встревоженный пожилой кагет, которого Марсель уже видел в казарской свите. Говоривший с сестрицей Баата подданного «не замечал» до последнего, потом обернулся и переменился в лице. Разговора, само собой, слышно не было, но Лисенок торопливо покинул Этери и, необычно широко шагая, устремился к болтавшему с бакранами Алве. Бонифаций поспешно наполнил кубок.
— Поторопимся же, дети мои, — изрек он, — ибо чую я совет скорый, долгий и непотребный. Не всякая ложь есть зло, но та, что отрывает нас от друзей наших и от чаш наших...
— ...исполнена скверны, — подхватил Марсель. — А Баата — душка. Альдо на его месте запустил бы кого-нибудь окровавленного и с вражеской головой в мешке прямо к десерту, а тут все-таки дамы!
— Бошки кагеты режут, это да, — подтвердил Коннер. — А потом присаливают, чтоб не стухли. У холтийцев набрались... Адгемар, покойник, седуновых голов Монсеньору приволок, мороки потом было! По бакранскому обычаю, что на ихнюю гору попало, теперь Бакры, а Бакра убоиной брезгует, козел, куда денешься? Пришлось все хозяйство вместе с казаром покойным, как его Монсеньор хлопнул, под закат сжигать, так от соли этой такой дым едучий повалил, чуть не задохлись.
— Суеверие и дикарство. — Бонифаций поставил кубок и почесал нос. — Обратить бы бакранов сих в истинную веру, да недосуг.
— А чего их обращать? — не понял Коннер. — Кому их Бакра мешает?
— Непорядок! — предвосхитил жующего Бонифация Марсель и передвинулся, чтобы лучше видеть. Лисенок уже вовсю что-то сообщал. Алва слушал, как всегда чуть склонив голову к плечу. Казар выглядел обеспокоенным, будь он Робером или младшим Савиньяком, Марсель бы не усомнился в том, что случилось нечто паршивое. Он и сейчас не усомнился, только ворвавшийся в разгар ужина гонец, спасибо Иссерциалу, всегда был, есть и будет подозрителен. Особенно если союзник не горит желанием воевать. Рокэ успел повторить Баате раз восемь, что Талиг поддержит дружественную Кагету против внешнего врага, но самозванец Хаммаил таковым не является.
Новостью для Лисенка это не стало: встреча в Барсовых Вратах была условлена загодя, и тогда же Ворон написал о своем нежелании встревать в чужую склоку. Сын Адгемара, если он чего-нибудь стоит, должен был успеть сочинить что-нибудь душераздирающее. И, кажется, успел. Марсель вытащил из-за перевязи подвядшую розу и поставил прямо в вино.
— Пойду послушаю.
— Не спеши, чадо. Сперва, благословясь, допьем, ибо не должно бросать налитое ради суеты и тлена.
— Не успеем, жабу их соловей! — Коннер был прирожденным разведчиком, потому и занял позицию лицом к двери. Марсель смотрел на Алву с Лисенком, а вот варастиец приметил приближающегося кагета. Того самого, что шептался с казаром.
