Рожденный и всю жизнь проживший в горячей пустыне, где единственная река кишела хищными рыбами и бронированными рептилиями, Змеелов не умел плавать. Он зашипел, не почувствовав опоры под ногами, погрузился с головой, потом, вспенивая руками все вокруг себя, сумел выброситься на бортик канала. Лассо так и осталось в мутной, нехорошо пахнущей воде.
Отдыхая, они вновь стояли — Джерард на двух, а Ашхарат на одном колене, и с прежней ненавистью созерцали друг друга. Зрители придвинулись так близко, что то и дело слышался всплеск: очередной любопытный падал в канал под натиском напирающих сзади. Глаза Змеелова, с которых вода все же не смыла сурьму, сверкали ярче, чем драгоценности на маске его противника. Жизнь сияла и била фонтаном из расширившихся зрачков, глухая тоска больше не мучила мага. Любой мог бы сказать, что это — глаза счастливого человека.
Счастливого возможностью похвастаться своим могуществом.
Упрямо закушенная нижняя губа Джерарда и зеленое пламя в прорезях маски отвечали: но — не всесилием!
— Хозяин! — раздался крик с другого берега канала. — Хозяин!
Ашхарат звонко, неожиданно рассмеялся, и мгновенно весь вытянулся в прыжке за маленьким красным мешочком, который швырнул какой-то карлик.
Иноходец понял, что это. И тоже прыгнул, но неудачно — изрезанные проволокой руки опоздали и ухватили только воздух. Ашхарат стиснул мешочек и крикнул карлику в ответ:
— Пока — свободен!
— Спасибо, хозяин! — тот трижды поцеловал землю у своих ног и припустился прочь от канала и прочь от толпы, которая уже вовсе потеряла нить происходящего.
Джерард держался за сердце — за то место, где оно должно быть у всех нормальных людей. Должно неустанно качать кровь, болеть, сжиматься, любить и злиться, а не дрожать в чужих руках, завернутое в кусок пыльной ткани.
Мешочек тихонько, нежно пульсировал на смуглом лепестке ладони Змеелова. И от этой теплой, живой пульсации с неслышным никому из людей ржавым скрежетом сломался засов, и сияющая щель в воротах стала разрастаться, в нее хлынула праздничная музыка. Межмирье сдавалось, желая заполучить маленькую трепетную драгоценность, что лежала в руке мага. Межмирье заискивало и ластилось к обладателю мешочка.
Джерард ослабел, голова начала кружиться. А чего же он хотел, отчуждая его задолго до оговоренного срока, наперекор всем правилам, едва прижившееся, горячее и неуспокоенное? Разбуженное, оно рвалось к хозяину, и на таком ничтожном расстоянии зов был двусторонним. Сердце не желало сопротивляться слиянию, а Иноходец — просто не мог. Если бы не Рэми, оно осталось бы немножко сонным, еще был бы шанс.
Мешочек запрыгал, почти сваливаясь с ладони. Змеелов нежно поглаживал бархат, выжидающе, торжествующе взирая на очень бледного, а недавно такого несокрушимого противника.
Как же можно было оставить сердце на Хедер? Подвергать ее опасности — откуда теперь знать, что сотворил с ней чокнутый карлик?
Межмирье пело на разные лады, двери широко распахнулись. Ашхарат сделал скользящий шаг вперед, схватил Джерарда за пряжку пояса, а вторую руку резко приложил к его обнажившейся в полуразорванной рубашке груди.
И они вдруг исчезли прямо с острова, при сотнях наблюдателей, при ясном солнце. Исчезли так мгновенно, что ухнувшая по совиному людская масса долго переваривала в себе вопрос о том, чей же крик раздался прямо перед исчезновением — переходящий в рычание, полный безумной боли… Чей? Кого из сражавшихся?
Межмирье знало ответ. Голодное и соскучившееся Межмирье, по туманной тропе которого, в немыслимом удалении от мира, где существуют пустыни, реки, хребты гор и городок Силь-иль-Плена, Змеелов шел сейчас легким уверенным шагом и тащил за собой полубессознательного, но сопротивляющегося Джерарда. Сердце, воссоединенное с хозяином, колотилось так невпопад, что сбивало иногда с ритма даже самого мага, даже победителя! Побежденный же готовился к смерти.
По завыванию стражей можно было определить, что Ашхарат притащил его к самой границе. Джерард задыхался, руки его цеплялись за одежду Змеелова. Маг подтянул его к себе поближе, так, что их носы соприкасались, а то, что произносили губы одного, могли почувствовать губы другого.
— Знаешь, мне очень жаль, — нежно, чуть не плача, зашептал Змеелов.
И слезы закапали из его мучительно сощуренных глаз на щеки Джерарда.
— Было так весело. Мне очень давно не было так весело. Ты такой славный, а у вас такие замечательные сказки.
Какие сказки? Что он несет? Джерард мотнул головой, но тут же заработал болезненную пощечину.
— Не перебивай меня, — всхлипнул Ашхарат. — Что за невоспитанность — перебивать наместника бога на земле. Ты видел когда-нибудь эту землю? Раскаленные камни. Неудивительно, что богу понадобился наместник. И там так скучно, а ты — ты чудо. Нет, правда. И чудо, и чудовище — похожие слова. Я учил ваш язык и читал ваши сказки, я потратил на это целых две ночи! Принц убивает чудовище, получает королевство и принцессу.
Змеелов улыбнулся, вздохнул и отбросил неудачливого противника на маленькую полосу как будто бы твердой поверхности.
— Прощай, Иноходец. Жаль бросать тебя… Ты был прекрасным, великолепным, неподражаемым чудовищем. Но меня ждет королевство, а, главное, принцесса. Надеюсь, с ней тоже будет весело.
Межмирье рассталось со Змееловом, быстро и легко выплюнув его. Джерард рванулся было — но сердце застучало жутко, как барабан, и тропа ушла из-под ног, и пришлось обессиленно рухнуть обратно, на приграничную полосу. Худшей новостью могла быть только цепь мерцающих огоньков справа — стражи границы шли посмотреть на вторженца-человека. Не Иноходца, потому что Иноходец не сверкает на все Межмирье чудесной бабочкой-сердцем. Просто человека.
Такая судьба. Его обучал помешанный, и победил помешанный. Эрфан часто нес про науку и законы, а этот — вот, про сказки. Чудовища, королевства, принцы…
И принцессы. Его ждет принцесса.
Принцесса и чудовище. Пьеса! Конечно!
Джерард был «чудовищем», в огромном каркасном костюме выползал из «подземелий» и полз, извиваясь, к красиво привязанной у «ритуального» столба жертве. «Принцессе».
Рэми.
Надо сказать, на репетициях он был довольно шутовским чудовищем, и привязанная дева хохотала во все горло, а с нею помирали над гримасами и звуками, издаваемыми ползущим на четвереньках Джерардом все остальные, даже сам принц громко и не по-дворянски хрюкал из-за кулис. Но там, на представлении, в костюме, его не было видно. Ворочалась на сцене реалистичная, скользкая, в водорослях, громадная туша, и Рэми так натурально плакала, так мучительно запрокидывала от отвращения к монстру кудрявую головку в диадеме с фальшивыми бриллиантами, так трогательно таращила несказанно увеличенные гримом глаза в зрительный зал, что особо впечатлительные детишки кидали в «чудовище» чем попало. Вот тут спасал каркас.
