Ознакомительная версия.
Прошло два дня. С того времени, как зима проехала над ними на своей гремящей колеснице, в мире стало необычайно тихо. Наран думал, что они будут ещё несколько дней слышать, как удаляются небесные кони, но сколько не вслушивался, прежнего шума услышать не мог. Стояла громовая тишина, прерываемая лишь резкими, печальными криками птиц. Насекомые попрятались в земле, изредка подавали оттуда голос. Небо вымазалось в грязи, как ребёнок одной зимы от роду, только выучившийся ходить и тут же залезший в загон к жеребёнку.
— Ну и пылищу же поднял тот табун, — говорил Урувай, запрокинув голову.
Ночью Наран просыпался и, выставив нос из своего одеяла, ловил губами редкие снежинки.
Теперь стало заметно, что горы приближаются. Наползают, словно большая улитка, и по вечером, после дневной скачки, Наран сидел возле костра и наблюдал за седыми вершинами.
С Уруваем они по большей части вместе молчали. Эти громады угнетали толстяка, и он предпочитал устраиваться на ночлег носом в другую сторону, где степь волнами придавленного к земле первым снегом ковыля накатывала на горизонт. Разговаривал теперь со своей каменной совой, рассказывал, как хорошо и радостно живётся в аиле, и напевал отрывки из песен.
Он заметно похудел. Лицо больше не напоминает зрелый фрукт, кожа потемнела и стала похожа на древесную кору. Когда чешет шею, звук получается такой: «Скрип-скрип-скрип». Об эту свою шею он пару раз ломал отросшие ногти. И обломками этих ногтей порвал самую тонкую струну на морин-хууре, так что музыка также посуровела и загрубела.
Губы, раньше красные и будто всё время испачканные в соке зрелой смородины, теперь побледнели и растрескались, а в походке появилось что-то лёгкое, танцующее — что-то от сайги.
Манеры тоже поменялись. Урувай больше не запахивал свой обширный и похожий на одеяло халат до конца и оставлял на обозрение волосатую грудь. Косы, раньше пестревшие разномастными лентами и украшениями, избавились от них, и заметно подросли. Так же, как и усы.
Но характер остался тот же самый, хотя и ещё глубже заполз в свою наросшую скорлупу.
Когда они спешились на очередной ночлег, Наран заметил, что почва под ногами из песчаной и растрескавшейся превращалась в каменистую и неприятную для голых ступней. Он спросил:
— Как сочиняется твоя новая сказка?
— Про нас с тобой?
Костёр только-только начал разгораться, и Урувай комкал и бросал в потрескивающий огонь влажные ветки. Неподалёку маячил вороной наранов конь. Он косился на костёр и иногда делал попытки приблизиться. Наран дежурил с длинным гибким прутом, который выломал в ближайшем кустарнике. Утром ему достанутся угли и зола, а пока подпускать к огню его нельзя, иначе от костра останется только мокрое место.
— Про неё и спрашиваю.
Наран надеялся, что приятель ещё не разучился верить своим сказкам.
— Наше путешествие ещё далеко не закончено. Она сейчас сочиняется двумя монголами. Один вот здесь, — он постучал себя по груди, — А другой — здесь.
Рука описала дугу, охватив в одном движении небо и землю.
— И кто из них главный?
— Тот, что снаружи, — ответил друг и провёл рукой по голове, по линии, где волосы разделялись на две косы. — Он кидает нас из одного приключения в другое. А тот, что внутри, лишь записывает.
— И частенько халтурит.
— Почему это?
— Ну, посуди сам. Вот сейчас совершенно ничего не происходит и записывать монголу внутри тебя нечего. А тот, что внутри тебя, может, хотел бы дописать историю поскорее.
— Может, — подтвердил Урувай, не понимая, куда клонит Наран.
Наран ударил в ладонь кулаком.
— Так давай придумаем за него! К чему тянуть? Какой ты хотел бы конец?
— Ну, чтобы ты добрался до скалы, которая тебе больше понравится, и нашёл там кончик бороды Тенгри. — Толстяк оглянулся, словно опасался увидеть Тенгри прямо сейчас и здесь, и продолжил шёпотом: — Подёргал за него, и Всевышний обратил бы к тебе свой пламенный взор. Ужаснулся, сказал бы: «что я наделал! Зачем я порчу жизнь этому юноше…», и вернул бы всё обратно. А потом там соберутся местные, горные девушки и мужчины, будут хлопать и восхищаться твоей красотой. Ну, и мной бы восхищались тоже.
Наран покачал головой.
— Это никуда не годится. Сказка с предсказуемым концом вгоняет слушателей в тоску. Они начинают пить и кидаться конским навозом в сказителя — если он не из ихнего аила. А если из их — то невзначай наложут его у входа в его шатёр. Нам нужно что-то другое.
— Да, — погрустнел друг. — Недаром тот, что снаружи, не даёт моей сказке сделаться скучной.
Наран задумался.
— Пусть будет так. Добраться до самого могущественного шамана на вершине самой высокой скалы можно только на крыльях, десять раз обогнув её по спирали и десять раз отдохнув на крошечных скалистых уступах.
Урувай открыл рот. Вены на его висках набухли, глаза разгорелись.
— Мы там найдём орлов, верхом на которых можно будет забраться на эту скалу? Или гигантских воронов, что отнесут нас туда в своих когтях? Вууу!
Он вскочил и, раскинув руки, описал петлю вокруг невозмутимых лошадей.
Наран сказал:
— Таких больших птиц не бывает даже в горах. Проведя несколько недель у подножия, питаясь червяками и наблюдая каждое утро и каждый вечер, как сотни ласточек отправляются из своих нор добывать птенцам пропитание, мы будем учиться принимать облик птиц. Так же, как до этого влезали в шкуры других животных.
Урувай притих. Он ждал продолжения. Наран сказал с сожалением:
— Твои крылья оказались коротки для такого долгого полёта. И, не дотянув даже до первого уступа, ты погиб, разбившись о скалы. В последний ночлег в степи мы нашли этому много знаков и предзнаменований. Тебе пришлось у самых гор повернуть обратно, чтобы поведать нашу историю миру. А я отправился дальше, навстречу свой судьбе. Но не расстраивайся! Там, наверху, могущественные горные шаманы приняли меня в свой шатёр.
— Они увидели твоё лицо?
— Они ужаснулись. Стали просить Верховного Бога и просили тридцать три ночи, чтобы он бросил в мою сторону хотя бы взгляд. Много дел у Бога. Повелевать духами и командовать звёздами, а ещё следить за женой, лечить её раны, обдувая ветром и смазывая самым свежим дождём. Какое ему дело до крошечного жалкого уродливого кочевника? Но в конце концов он меня увидел.
Наран сел на подстилку, скрестив ноги. Говорил, разглядывая на седле вороного коня горелые отметины от пота, и надеясь, что красноречие не иссякнет в самый важный момент. Голос хрип от волнения, и оттого казался будто бы звучащим из-под земли.
Ознакомительная версия.
