Виктор тяжело поднялся, подошел к окну, побарабанил ногтями по прохладному стеклу. Потом снова повернулся к Наташе:
— Слушай, а что это за газета?
— Не знаю. Тут только половина листа — ни названия, ни даты... В нее книжка была завернута. Библиотечная книжка, старая такая, трепаная-трепаная... Вашей, кстати, библиотеки, институтской. Наверное, это Глеб ее взял. Ну, я подумала, что вернуть ее надо, только не хотела, чтобы в таком виде, хотела обернуть хорошей бумагой. Ну и наткнулась. Знаешь, а ведь обидно очень... Ну, вот что Глеб — он же часто-часто ее в руки брал, эту книгу, читал, там пометки его везде. А на газету внимания так и не обратил...
Виктор вздохнул:
— Обидно, конечно... — он снова вздохнул. — А что за книга?
— Да вон, лежит на столе... — Наташа уперлась локтями в колени, подбородок положила на стиснутые кулачки, пригорюнилась. — Ты возьми, кстати и сдашь завтра...
Она действительно была затрепана до предела — тоненькая, изрядно уже пожелтевшая книжица без обложки и трех первых страниц. Виктор рассеянно открыл ее, полистал. Изветшавшие, затертые до бахромы по краям листы переворачивались с вялым безразличным шелестом. Этот шелест умирающей бумаги, на которой, быть может, самые нужные и важные для кого-то мысли блекли, выцветали, рассыпались нечеткими буквами среди жирных пятен и следов грязных пальцев, нагонял тоскливое оцепенение. И поэтому Виктор трижды прочел абзац, подчеркнутый красным карандашом (четкая, будто под линейку, черта, разборчивая подпись Глеба на полях), прежде, чем понял, что именно он читает.
«Из двух равновероятных событий всегда происходит наименее желаемое. Эта формулировка, вероятно, известна читателю, как закон бутерброда, закон Мэрфи, или, может быть, закон Паркинсона.»
Вполне возможно, что Виктор так бы и не понял, почему Глебу эта далеко не новая информация показалась заслуживающей внимания, если бы следующий абзац, в котором речь велась совсем уже о другом, не начинался со слова «равновесие». И это слово Глеб тоже подчеркнул красным.
Равновесие. Равновесная система. Последняя запись в папке Глеба. И восемь восклицательных знаков после слова «сволочи». И закон бутерброда.
— Наташ... — Виктор положил книгу на подоконник, прихлопнул по ней ладонью. — Я, кажется, понял, зачем мы нужны упырями.
Он помолчал немного, потеребил усы. Наташа терпеливо ждала.
— Понимаешь, — снова заговорил Виктор, — вот если стоишь и ждешь трамвая, а его все нету и нету — стоит только закурить, как он сразу появится. При чем, если закурить чужую сигарету, которую не жалко, то никакого эффекта. А вот если свою... Ты подожди, Наташа, ты послушай...
В нашем мире дело обстоит так: если есть вероятность, что случится гадость какая-нибудь, то эта гадость непременно случается. Бутерброд, если упадет, то обязательно маслом вниз... Если один-единственный билет не подготовил — его на экзамене и вытащишь... Если заранее начинаешь к поездке готовиться — старательно, с удовольствием, предвкушая — сорвется поездка... Ну и так далее. Ты, наверное, и сама замечала, правда?
Наташа кивнула: правда.
— Ну, вот... — Виктор пощелкал пальцами, подыскивая нужные слова. — Ты только представь, как далеко мы бы ушли вперед, если бы не этот закон... Ведь это действительно закон, Наташ, это самая что ни на есть объективная реальность. Это уже давным-давно замечено и сформулировано не раз — в основном, конечно, в шутливой форме, потому что уж больно нелепым кажется на первый взгляд, но... ну, вот еще пример: визит-эффект. Если на пуск установки, скажем, является высокое начальство, пуск, как правило, срывается. При чем до прихода начальства все срабатывает отлично, и после ухода — тоже, а при начальстве — фиг... Это же факт, у меня у самого сколько раз так бывало! А термин, кстати, инженеры из НАСА придумали... Понимаешь?
Наташа нетерпеливо двинула плечом:
— Это я все понимаю. Я вот чего понять ну совсем не могу: упыри-то здесь при чем?
— А вот при чем... — Виктор прошелся по комнате, плюхнулся в кресло. — Всякая система может существовать только находясь в состоянии внутреннего равновесия. Теперь представь себе, что наш мир и мир упырей — это уравновешенная, сбалансированная система. Система, в которой действуют законы математической статистики. По этим законам бутерброд должен падать маслом вниз с вероятностью одна вторая. Но в нашем мире эта вероятность больше одной второй, то-есть равновесие у нас сдвинуто в сторону наименее желаемого события. Значит, в мире упырей — наоборот. Понимаешь?
Наташа округлила глаза:
— То-есть ты хочешь сказать, что наш мир они специально таким сотворили? Ну, чтобы все время маслом вниз? И это — чтобы в их мире всегда-всегда случалось благоприятное?..
— Ну, не всегда, конечно, — пожал плечами Виктор. — Но с вероятностью больше одной второй. А это уже очень много, Наташ. Грубо говоря, им всегда везет за наш счет. Так что уютно они устроились... На нашей шее.
Некоторое время Наташа напряженно думала, прижав пальцы к вискам. Потом медленно покачала головой:
— Да нет, Вить, не получается по-твоему. У нас ведь часто бывает так, что очень-очень везет, ну ненормально просто. Вот хотя бы нам в последнее время. Толик в пещере оказался как раз тогда, когда замазка отслаиваться начала... Заметку эту газетную, ну где про Странного... Глеб не нашел, а я нашла... И еще много-много у нас такого везения было. Так что не выходит это — про бутерброд...
Виктор теребил усы, искоса поглядывая на Наташу, вздыхал.
— Ладно, — сказал он наконец. — Это все мы еще будем обмозговывать. Главное, что наконец-то нашлось реальное подтверждение догадкам Глеба. Так как, свистать всех наверх?
Обочина заросла бурьянами; их мясистые жаркие листья пахли бензиновой гарью и пылью. Эта пыль — душная, едкая, белая — мстительно взвивалась с шоссе вслед остервенело проносившимся автомобилям, а потом лениво оплывала на лица, листья, на шелушащуюся ржавчиной жестяную табличку автобусной остановки; и дальше — на серые тоскливые стены, на тусклые блики оконных стекол...
Обычный пригород. Панельный, крупноблочный, многоэтажный. Неопрятный и скучный, обыденный до омерзения. Ну, и что теперь?
Они стояли, ошарашенные и понурые, стараясь не смотреть друг на друга, стараясь не замечать сваленную в кювете поклажу. Рюкзак со взрывпакетами и смонтированный в чертежном тубусе огнемет — творения Антона; увесистый прорезиненный футляр и металлоискатель, позаимствованный Толиком на работе... Смешно все это и глупо, когда вокруг обычные люди спешат по обычным делам, когда из дверей гастрономчика торчит очередь старушек, гадающих, достанется ли им сегодня докторская колбаса — четыреста грамм в одни руки... А в грязных песочницах азартно визжат дети, а где-то на балконе пронзительный женский голос надсаживается до хрипоты: «Степа, домой! Степка, кому сказала!..»
