— Все трое убиты, бедные дети. Да, убиты. Памятуя о том, кто они, иного и быть не могло. Мне очень жаль.
Алиса склонила голову на руки. Ей вспомнился солнечный день — как недавно это было! — и двое детей, бегущих вверх через пропыленные виноградники, чтобы поболтать, усевшись верхом на стене, где ящерки резвятся под солнцем, а снизу наблюдают стражники королевы.
— Теодовальд… Ему ведь, наверное, было не больше деся-ти-одиннадцати лет. Совсем еще ребенок… предвкушал поездку в Орлеан и коронацию… — Алиса подняла взгляд. — Отец, он ведь мог стать хорошим королем. Его воспитала королева Хродехильда, а она… Но где была королева? Я думала, она в Париже вместе с мальчиками?
— Там она и была, но похоже на то, что королева оказалась бессильна помочь им. Гонец Оммация не сообщил подробностей, только факты: сбивчивый рассказ, услышанный от перепуганного слуги. Он знает лишь то, что король Хлотарь каким-то образом убедил короля Хильдеберта: дескать, от мальчиков необходимо избавиться; возможно, даже пообещал, что трое оставшихся в живых братьев разделят промеж себя Хлодомерово королевство. Хлотарь взял в жены вдову Хлодомера, королеву Гунтевку — да, мать мальчиков, — так что при любом раскладе принцы представляли для него угрозу. По крайней мере, эта семейка так считала, — Голос герцога звучал устало, слишком устало, в нем уже не слышалось ни горечи, ни осуждения. — Можно было ожидать чего-то в этом роде, но поверить в такое непросто, даже здесь.
— Но королева Хродехильда? — настаивала Алиса. История, поведанная таким образом, в безмолвной темноте, озаренной лишь пламенем двух оплывающих свечей, и впрямь казалась неправдоподобной. — Ведь в семье заправляла она; по крайней мере, так выглядело со стороны. Хлотарь и Хильдеберт — прежде они ведь ей повиновались. Так почему же сейчас — так?
— Когда Хродехильда призывала их к войне, они ей повиновались, да. Но это… Мы вряд ли узнаем, как все было, но похоже на то, что Хлотарь хитростью выманил мальчиков у Хродехильды. Слуга — ну, осведомитель — знал немногое: лишь то, что принцев доставили в королевский дворец под предлогом подготовки к коронации, а там закололи кинжалами. Посланец Оммация тотчас же и уехал, пока новости не вышли за пределы дворца и ворота не заперли. Это все, что мы знаем; об остальном можно только догадываться. Однако то, что мальчики мертвы, — чистая правда. Слуга своими глазами видел.
Герцог умолк, молчала и Алиса. Что тут было говорить? Девушка не столько оплакивала Теодовальда, которого знала так недолго, сколько горевала из-за того, что зло царит в мире и подступает совсем близко даже к добродетельным и невинным. Кто в возрасте десяти лет заслуживает смерти? Да еще от руки тех, кому доверял? А ведь остальные двое были еще младше…
Девушка поежилась и снова нащупала отцовскую руку.
— Тебе нужно лечь, отец. Я разбужу Берина, он согреет камень тебе в ноги. А поутру…
— Поутру мы едем, — отозвался герцог. — Медлить и дальше было бы неразумно. Должно отправиться в путь, пока «Меровинг» все еще в нашем распоряжении. Пошлю сказать капитану, чтобы готовился отплывать завтра. Теперь, родная, попытайся уснуть, а поутру вели своим прислужницам собрать веши, так чтобы взойти на корабль еще до полудня. Надо ехать, пока это возможно.
Назавтра незадолго до полудня они поднялись на борт и с палубы маленького суденышка без всякого сожаления наблюдали за тем, как крыши, деревья в цвету и башни Тура тают вдали и теряются за горизонтом.
Всю вторую половину дня дул ветерок, несильный, но ровный, и «Меровинг» птицей летел вперед. Алиса оставалась на палубе с отцом, наблюдая за тем, как мимо проносятся поля и холмы, и высматривая в крохотных встречных поселениях хоть какие-нибудь признаки смуты. Но везде, похоже, царил мир. Дважды их окликали с небольших пристаней, но, кажется, лишь в знак приветствия; возможно, люди эти знали капитана корабля; тот, в свою очередь, помахал в ответ.
Ближе к вечеру ветер стих и ход корабля замедлился. Река разлилась шире, тут и там маячили острова; «Меровингу» приходилось осторожно лавировать в проливах между ними. Подошедший слуга осведомился, подавать ли ужин, и отец с дочерью спустились вниз.
Королевская каюта была небольшой, но удобной, едва ли не роскошной. Новоявленный аскетизм королевы Хродехильды здесь еще не утвердился. Ближе к носу располагались две каюты поменьше: в одной постлали постель для Алисы, и тут же — соломенный тюфяк для Мариам; во второй спал герцог. Как и на пути туда, на палубе у сходного люка выставлялась стража.
Настал вечер, на западе собирались тучи, так что стемнело рано. «Меровинг» по-прежнему неспешно прокладывал путь между островами; острова, с их ивами и зарослями ольховника, темными облаками вырисовывались на поверхности воды.
Вскоре после ужина Алиса ушла к себе. Мариам, которая, как и следовало ожидать, пришла в ужас и изрядно перетрусила, выслушав рассказ Алисы о гибели мальчиков, теперь словно позабыла страхи, облегченно предвкушая возвращение домой. Горничная даже принялась подшучивать по поводу того, как трудно прислуживать госпоже в этакой тесноте. Она помогла Алисе раздеться и облачиться в ночную сорочку, расчесала ее длинные, блестящие волосы, а затем, прибравшись в каюте по возможности, улеглась на тюфяк на расстоянии вытянутой руки от кровати госпожи. И очень скоро уснула.
А вот к Алисе сон упорно не приходил. Девушка лежала на спине, прислушиваясь к поскрипыванию шпангоутов и плеску волн о борт корабля, не сводя глаз с крохотной светящейся точки якорного огня снаружи, за квадратным бортовым портом; закопченная желтая лампа, испещренная черными тенями, раскачиваясь, свисала с потолка. Алиса беспокойно металась на постели, пытаясь удержать воображение от возврата к картинам, что словно отпечатались в сознании. Трое юных принцев, совсем еще дети и, конечно же, ни в чем не повинные, почитая себя в безопасности, окруженные почетом, покинули покровительницу-бабушку и доверчиво отправились в дом своего дяди, навстречу гнуснейшему из убийств…
Тут пришла на помощь молитва и мысль о доме, и со временем Алиса, должно быть, задремала, потому что, когда она открыла глаза в следующий раз, световой рисунок на потолке изменился. Он стал ярче и отчетливее. С палубы теперь не доносилось ни звука, зато совсем близко, подле ее постели, послышался новый шум: что-то глухо билось о борт корабля.
А затем — приглушенные голоса: мужские, низведенные до шепота, они эхом отражались от воды и долетали сквозь открытый порт. Затем о борт тихо хлестнула веревка и тяжко заскрипела лестница: кто-то поднимался.
