На волосок… ещё на волосок…
Танец матери Кендарат тянул к небесам землю. Человеческое естество без привычки такого выдержать не способно. Твердь ощутимо уходила у ватажников из-под ног, хотя глаза свидетельствовали о её неподвижности.
Ещё на волосок… на полпальца…
Люди ползали на четвереньках, корчась в приступах рвоты. Однако мужики под началом у Гаугар всё же не зря считались самыми крепкими и строптивыми. Под края глыбы входили всё новые клинья, вдвигались глубже и глубже…
Наконец мелкие камни прекратили подскакивать и перекатываться сами собой. Жрица остановилась. Мир покачался ещё немного – и стал постепенно возвращаться к привычному равновесию.
Кое-что у меня не вполне ещё получается, вспомнилось Волкодаву. Он подбежал к «чушке» и успел подхватить на руки пошатнувшуюся Кан-Кендарат.
Глыба стояла на крепко вбитых подпорах, готовая лечь на каточки, опутаться прочными гужами и выехать на грузовой двор.
Венн бережно уложил жрицу на плащи, расправленные Иригойеном у огня. Кто-то принёс сапожки. Волкодав хотел обуть её, но маленькие ступни показались ему совсем ледяными, и он принялся растирать их.
А я-то думал, дурак, это я один чему-то учусь. Сейчас ты шутя сожгла бы в своих жилах тот яд. И за руку бы кусать не пришлось…
Мать Кендарат приоткрыла глаза.
– Вспомни мою неуклюжесть, малыш, когда я снова начну шпынять тебя, – прошептала она. – На самом деле я ничего ещё не знаю и не умею. Настоящий мастер кан-киро направляет истечение силы, струящейся повсюду вокруг, а я расходовала свою. Наставник засмеял бы меня. Как холодно…
Волкодав обнял её и начал тихонько баюкать, устроив седую голову у себя на плече. Гаугар и ватажники молча стояли кругом.
* * *
…Пещера. Дымный чад факелов, проникающих из штрека в тёмный забой.
«При жизни Белый Каменотёс был рабом, таким же, как мы…» – повествует Динарк.
Рудокопы слушают его, собравшись в кружок. Двое новичков, вельх и аррант, прежде слышали только упоминания о Каменотёсе. Остальные рады возможности вновь прикоснуться к тому, что всех здесь объединяет. Из дальнего угла, где в стену вделано кольцо для цепи, поблёскивают глаза Серого Пса.
«Он родился под вольным небом доброй страны, – продолжает Динарк. – Цветущей страны, прекраснее которой нет ни на западе, ни на востоке. Он был халисунцем…»
«Саккаремцем! – тотчас перебивает ревнивый голос. – Он был саккаремцем!»
«Во имя Неизъяснимого! – стискивает кулаки мономатанец. Его почти не видно в потёмках, только зубы и белки глаз. – Он был из племени ранталуков!»
«Тогда его называли бы не Белым, а Чёрным, – подаёт голос господин Гвалиор, по обыкновению стоящий возле входа в забой. – Тихо вы!.. Давай ври дальше, Динарк».
«Мы не знаем его имени, только то, что он был весел и счастлив, – вновь берёт слово безногий. – Когда он решил привести на своё ложе жену, его одарила любовью самая милая красавица во всей округе…»
«Она была беленькой или темноволосой?» – жадно спрашивает аррант.
«Самые красивые – рыжие!» – со знанием дела заявляет вельх.
«Тихо! – снова вмешивается Гвалиор. – Не то всех сейчас разгоню!»
С его ремня свисает свёрнутый кнут, и он очень хорошо умеет им пользоваться.
«На беду, – помолчав для весомости, продолжает Динарк, – у юноши был завистливый брат…»
И он принимается расписывать во всех мелочах, как этот завистник ещё до свадьбы начал засматриваться на возлюбленную счастливого брата, как в его сердце свила гнездо греховная страсть, как он ловко соединил и вывернул наизнанку братнины сетования на государевы поборы, превратив обычные слова в дерзновенные ковы… о которых сам же и нашептал городскому наместнику. Ведь если несчастье постигает старшего брата, кто позаботится о вдове, если не младший?
Динарк действительно отличный рассказчик. И к тому же никуда не торопится. А что ему торопиться? Люди наслаждаются каждым мгновением, смакуя подробности. Никто не стремится скорее услышать завершение повести. Все и так знают, чем кончится дело. Мужа разлучат с женой и продадут в Самоцветные горы. Здесь он чем-то не глянется надсмотрщикам. Те поставят его в самый жуткий забой, где несчастный вскоре и угодит под обвал… А на дороге в это время будут погонять коней раскаявшийся брат и жена, собравшая выкуп за мужа. Тело раба, не дождавшегося спасения, похоронят в подземном зале, выточенном водой, а душа станет являться отчаявшимся каторжникам, одаривая их надеждой.
Безногий не первый год рассказывает про Белого Каменотёса. Однако рудокопам никогда не надоедает слушать его, потому что в устах Динарка старинная повесть раз от раза только обретает новые краски.
С некоторых пор он вплёл в неё сказание о маленьком лозоходце, который считал Белого Каменотёса отчасти своим отцом. Когда перед мальчиком распахнула двери Хозяйка Тьма, Белый Каменотёс дал ему руку и проводил через порог. С тех пор отец и сын вместе являют себя рудничному люду.
«Мальчишку звали Каттай, – с торжеством произносит Динарк. – И уж он-то, не сойти мне с этого места, был халисунцем! А раз так, скажите-ка мне, откуда у него мог взяться отец другой крови и веры?»
«Побьют тебя когда-нибудь, – ворчит Гвалиор. – Изаступаться не буду!»
– Здесь святыня Канары, – сказала почтенная мастер. – Здесь никто больше не смеет вырубать камень.
Над копями уже догорели угрюмые зимние сумерки. В руке Гаугар полыхал факел. Пламя озаряло высокую гранитную стену. Два века непогод и ветров не сумели зализать на ней раны от сверла и зубила. Если бы не пятна лишайника, отметины казались бы нанесёнными лишь вчера.
Камень здесь был невероятно красив… Вместо обычного для Канары серого дикаря [90] здесь как будто спеклись красные, пепельные и чёрные комья. За всё время добычи отсюда успешно выломали всего одну глыбу. Из неё было сделано Посмертное Тело для шулхада Эримея Освободителя. Иные из последующих шулхадов пытались встать вровень с великим предшественником, но камень противился. «Чушки» раскалывались, если не при вырубке, то по дороге, лопались под резцами ваятелей и даже при полировке.
– Рабов пороли безо всякой пощады, – сказала Гаугар. – Пока не поняли, что пытаются совершить непотребство, противное Лунному Небу.
Мать Кендарат слушала её, опираясь на руку Волкодава. Даже в рыжем факельном свете она выглядела измождённой и бледной. Завтра, когда нагруженная телега двинется в Гарната-кат, жрице отведут наиболее удобное и почётное место. А захочет, может ехать на спине самого громадного и мощного тяжеловоза, небось не сильно отяготит.
– Теперь здесь наше мольбище. Мы никогда не водим сюда чужих, – снова заговорила Гаугар. – Сейчас новолуние, но, может быть, ты споёшь для нас, молодой сэднику?
– Я не…
– Посвящённые жрецы брезгуют служить для рабов. Они не хотят ехать сюда, потому что здесь нет храма со звёздным куполом, выложенным драгоценными плитками. А ты спал вместе с нами и ел из одного котла. Вот мы и решили, что ты, наверное, обойдёшься без храмового убранства.
Иригойен испуганно смотрел на могучую рубщицу.
– Ему случалось петь и в лесу, где его слышали только деревья, и на горелых отвалах, куда собралось полгорода, – вступилась мать Кендарат. – Там были зажиточные гончары и нищие собиратели серы, но ему не было разницы. Однако вам следует знать, праведные каменотёсы, что ваша просьба внезапна, а вдохновение гимнопевца – как невидимая жила в скале. Может отозваться на зов молотка, а может и промолчать.
Гаугар улыбнулась.
– У этой стены уже третий век взывают к Луне и поминают Освободителя, – сказала она. – Мы думаем, наше мольбище старше и святее иных храмов. Подойди к скале, маленький сэднику. Поговори с ней. Погладь её ладонями… Может, что-то подскажет…
