Стивен Эриксон - Полуночный Прилив

— Благословите нас, — сказала старшая.

Багг поднял брови: — Вас? Я не нерек, даже не жрец…

— Но нам нужно ваше благословение.

Слуга колебался. Вздохнул: — Ладно. Но скажите, чем вы теперь будете жить?

Словно ответом прозвучал стук в дверь. В комнату вползла грузная фигура, казалось, заполнив ее без остатка. Парень был очень молод, в чертах лица отражалась кровь Тартеналов и нереков. Маленькие глазки отыскали бабушку, и пришелец помрачнел.

— А это кто? — спросил Багг. «Движение тяжких камней — теперь здесь… словно откинута в сторону целая гора. Что тут началось?»

— Наш двоюродный брат, — ответила девочка, смотревшая на молодого человека широко раскрытыми глазами, с восторгом и обожанием. — Он работает в гавани. Зовут Унн. Унн, этот человек — Багг. Одевающий мертвых.

Голос Унна оказался таким низким, что ухо едва ловило его. — Кто это сделал?

«Ох, финед Герун Эберикт, на твой безумный кровавый пир явится незваный гость, и что-то мне подсказывает: ты пожалеешь».

Селаш из Вонючего Дома была высока и хорошо сложена; но самой замечательной чертой ее внешности оказались волосы. Двадцать семь коротких вороных косичек торчали во все стороны, каждая была заплетена на особый манер и намотана на рожок антилопы. Ей было лет тридцать пять или пятьдесят — неясность проистекала из великого умения скрывать телесные пороки. Фиолетовые глаза, окрашенные чернилами особых песчаных червей, обитающих на островах далекого юга, красные губы, каждое утро обрабатываемые ядом некоего вида умеренно ядовитых змей.

Он предстала вставшим на пороге скромного и некрасиво названного жилища Теолу и Шерк Элалле одетой в тонкие обтягивающие шелка; Теол против своей воли начал изучать соски под золотистым лифом — и не сразу поднял глаза на ее озабоченное лицо.

— Вы рано! Я не ждала. О! Я вся на нервах. Теол, вам лучше знать, каково встречаться с неожиданностями. Это мертвая женщина?

— Если нет, — ответила Шерк, — то у меня даже бОльшие проблемы, чем я считала.

Селаш подошла ближе. — Худшая бальзамировка, какую я видела.

— Меня не бальзамировали.

— Ох! Безобразие. Как вы умерли?

Шерк вздернула сухую бровь. — Вот интересно: как часто ваши клиенты отвечают на такой вопрос?

Селаш моргнула. — Входите, если хотите. Как рано!

— Дорогая моя, — вразумляющее сказал Теол, — едва ли две сотни ударов сердца до полуночного звона.

— Точно! Видите, как вы меня затормошили! Быстро внутрь, надо закрыть дверь. Туда! Ох, темнота улиц пугает. Теперь, сладенькая моя, дайте получше рассмотреть. Мой слуга против обыкновения был сдержан. — Она резко склонилась к Шерк, почти коснувшись носом ее губ.

Теол вздрогнул. По счастью, ни одна из женщин этого не заметила.

— Вы утонули.

— Точно.

— В канале Квилласа. Вниз по течению от Мясорубок Ветрогона, в последний день летнего месяца. Но какого? Странствующего? Сторожа?

— Предателя.

— О! Ветрогон, должно быть, собрал в тот месяц особо щедрую добычу. Скажите, люди визжат, когда вас видят?

— Иногда.

— И со мной такое.

— Вам отпускают комплименты по поводу волос?

— Никогда.

— Да, беседа замечательная, — торопливо встрял Теол. — Увы, у нас не вся ночь впереди…

— Как раз вся, глупый человек, — ответила Селаш.

— О, точно. Извините. В любом случае, Шерк стала жертвой Топляков и, как выяснилось, длительного проклятия.

— Не все ли мы таковы? — вздохнула Селаш, направляясь к длинному столу у дальней стены.

— Теол упоминал розы, — сказала идущая за ней Шерк.

— Розы? Нет уж, дорогая моя. Советую корицу и пачули. Но сперва нужно что-то сделать со всей этой плесенью и мхом в ноздрях. А потом утулу…

— Что потом? — одновременно спросили Теол и Шерк.

— Живет в горячих источниках гор Синей Розы. — Бальзамировщица обошла вокруг Шерк. — Тайна женщин. Я удивляюсь, что вы никогда о ней не слышали.

— Кажется, в моем образовании нашлись пробелы.

— Ну, утулу — это маленькая мягкая тварь, питающаяся через щелку, заменяющую рот. Тело ее покрыто ресничками с необычной воспринимающей силой. Реснички могут укореняться в мембранах…

— Погодите, — мрачно сказал Теол. — Вы же не намерены…

— Многие мужчины не видят разницы, но это усиливает удовольствие в несколько раз… я в этом почти уверена. Никогда такую не приглашала в себя, ведь внедрение утулу не отменить, и ей нужно постоянное питание…

— Насколько частое? — спросила Шерк, и Теол различил в ее тоне понятную тревогу.

— Ежедневное.

— Но нервы Шерк мертвы — как она почувствует, что ощущает инородная тварь?

— Не мертвы, Теол Беддикт, просто не разбужены. Кроме того вскоре реснички утулу пронижут все тело, и чем здоровее организм, тем более довольна и ярка ее мерцающая плоть!

— Ясно. А как насчет мозгов? В них тоже корни прорастут?

— Ну, мы не можем этого допустить, иначе остаток нежизни вы проведете, пуская горячие слюни. Нет, мы наполним мозг ядом… ну, не совсем ядом, а выделением маленькой твари, живущей в тех источниках вместе с утулу. Эти выделения для нее нестерпимы. Разве не чудесна природа?

Багг взобрался по ступеням хозяйского дома. В глазах саднило. Остался час до рассвета. Он чувствовал себя выжатым — скорее произнесенным недавно благословением, нежели похоронными хлопотами. Два шага по комнате — и он резко остановился.

На полу, прижавшись спиной к стене, сидела Шенд. — Багг, где наш ублюдок?

— Работает, хотя я понимаю ваш скептицизм. Я не спал всю ночь и не склонен к беседам, Шенд…

— А мне плевать. Что за работа? Что такое надо делать, когда все люди спят?

— Шенд, я…

— Отвечай!

Багг прошел к горшку, стоящему на остывшем очаге. Нацедил кружку чуть теплого, спитого чая. — Двенадцать линий инвестирования, словно незримые ручьи под фундаментом — грызут почву, но не вызывают землетрясения. В любой экономике есть главные опоры, на которых держатся прочие.

— Такими делами нельзя заниматься в полночь.

— Да, такими нельзя. Но, Шенд, есть угрозы. Опасности. С ними нужно разбираться. Кстати, что вы делаете здесь ночью без телохранителя?

— Аблалы? Этого тупицы? Он в койке Риссарх. Или Хеджан. Не в моей, не в эту ночь. Это точно. Мы составили очередь.

Багг уставился на нее. Допил остатки чая и поставил кружку.

— Все это правда? — спросила Шенд, помедлив. — Все инвестиции?

— Да.

— А нам почему не рассказывает?