Откровенно говоря, мне не очень хотелось жениться на своей матери. Если бы пояс подошел другой женщине, я бы с той же лёгкостью взял в жены её. Но, когда занимаешь высокое положение, надо соблюдать протокол; ведь для неё не так ужасно участвовать в церемониях и танцевать на балах. Со своим последним мужем она постель не делила, если не считать того, что требовалось для появления наследника. Меня не радовала необходимость пойти и убить Волшебника, который навредил мне лишь тем, что оказался представителем омерзительной профессии, чтобы я смог сделать Иоланту дважды баронессой. Но разве есть в мире счастье? Я с этой неведомой зверушкой ни разу не встречался.
Дело не в том, что мы не знали, где живёт Волшебник, отнявший у меня сестру, последний батрак из глубинки был осведомлён, где Омир хранит свой посох и фиал. Но нельзя потребовать чью-то дочь назад у такого человека, особенно если он скован узами с королём вроде того, что правил нами в те времена.
Дворец того короля окружали густые леса, где друг к другу жались деревья, кривые, будто спины старых женщин. Мимо него текли две реки со странной водой: в одной она была чёрной, в другой – белой. Пересекая мосты, я посмотрел вниз: чёрная река, как мерцающий поток на склоне старого вулкана, то гладкий, то покрытый зыбью, отразила лицо достаточно красивого молодого человека, который не был принцем, но мог показаться таковым в особо ясный день. Белая река, гладкая и тусклая, словно молоко, не отразила ничего.
Не зная, как убить, если не обойтись простым визитом в спальню с ножом в руке, я попросил об аудиенции, и, что неудивительно, мне велели подождать. Я занимал себя как мог, познакомился с новой жизнью: в кои-то веки спал в чистых комнатах, ел за чистыми столами, одевался в чистую одежду.
Каждый день я отправлялся поглядеть в воды рек.
Наконец, меня призвали в зал для аудиенций с высоким потолком, представив как Измаила, барона Бакара – до чего странно было слышать, как моё имя произносил скучающий писарь! – и я предстал перед королём и его любимым рабом. Король как раз обедал, мусоля сено в золотом корыте, запихивая в рот полные пригоршни травы.
Чудовищно. Противоестественно. Людьми не должно править животное! Меня чуть не стошнило на вымощенный серебром пол.
Гнедой, король-кентавр Восьми королевств, взглянул на меня снизу вверх. Его передние ноги были согнуты в коленях, чтобы насыщаться с удобством. Каштановый хвост помахивал из стороны в сторону, а в коричневой бороде запутались травинки.
– О, – проворчал он, – это ты.
За его спиной стоял Волшебник в мешковатом сине-коричневом одеянии и железном ошейнике, тяжелом как епитимья. Он одарил меня взглядом, в котором сквозило сомнение.
– Это ведь он, не так ли, Омир? – спросил кентавр, не без труда поднимая своё лошадиное тело. Он отвернулся от корыта и двинулся ко мне, цокая копытами по плитке и держась так, что я видел только его правую сторону, левая оставалась в тени. Его гнедая шкура перетекала в бледную кожу, давно не знавшую солнца, и он был, как ты можешь догадаться, не одет. Трона не было – да и какой трон? Король располагался в груде розовых подушек на помосте; думаю, лошади и такого трона достаточно.
– Да, мой господин. Думаю, это он.
– Прощу прощения, кем вы меня считаете? – смущенно спросил я. Убийства должны совершаться в темноте и тишине, а я был в комнате, освещённой так ярко, словно её фундамент утопал в солнце. Что ещё хуже, меня ждали.
Гнедой почесал чёлку; его широкое, точно лунный диск, лицо поскучнело.
– Омир сказал, что ты близко – тот, кто меня заменит.
Сказка о Восьмикамерном сердце
Ещё до того, как мой дед отправился на пастбище, те, кто намного мудрее меня, решили, что Восемью королевствами, населёнными народами столь же разными, как десять тысяч травинок на лугу, не могут управлять мужчины и женщины. Из них получаются хорошие провинциальные дворяне, которым только и надо, что вести счета и заниматься благотворительностью. Но разве можно позволить им говорить и действовать от нашего народа – народа монстров?
Разумеется, нельзя.
Кентавры представлялись хорошим выбором: существа на середине пути от постели до конюшни, между людьми и чудовищами, дикой природой и упорядоченным миром. Казалось знамением, что наши мощные сердца, необходимые для столь массивных тел, обладали восемью камерами, по одной на каждое королевство. Так всё и было на протяжении многих поколений, кентавры правили – некоторые плохо, точно неумелые жеребцы; некоторые хорошо, будто смирные мерины. Такова судьба правителей – мы подвержены слабостям. Но, изучая человечьих королей, которые были до нас, мы узнали, что передавать корону сыновьям или дочерям так же глупо, как кормить волка морскими водорослями. Мы определяли наших правителей способом, который наилучшим образом соответствовал нашей сильной стороне, – в гонках.
Ясным осенним утром, когда яблони сбросили плоды на траву, я занял своё место у стартовой линии. Моей противницей была Серая-в-яблоках – высокая и красивая серая лошадь с такой широкой грудной клеткой, что я не смог бы её обнять, даже если бы мои руки стали в два раза длиннее. Я немного беспокоился: хоть быстроты мне не занимать, я не был сильнейшим в табуне, и моя грудь казалась хилой по сравнению с этой громадой костей и мышц, созданной для глубокого дыхания.
– Отличный день для гонок, – одобрительно прогудела Серая-в-яблоках, топча землю яркими перламутровыми копытами. – Надеюсь, ты будешь сражаться по-настоящему: мне бы не хотелось стать королевой лишь из-за того, что у тебя насморк.
Она одарила меня лучезарной улыбкой победительницы, обрамлённой пышной серебристой гривой. Несмотря на ситуацию, лошадь мне нравилась. Она хорошо пахла, как берёзовые листья, люцерна и быстрая река.
Правила были таковы: желающие править являлись к стартовой линии, но отваживались на это немногие, потому что кентавры отличаются сдержанностью и самодостаточностью, посмеиваются над приманками власти. Это ещё одна причина, по которой нас сочли достойными её. Каждого претендента запрягали в плуг. Ещё один плуг помещали между соревнующимися, и какой-нибудь местный волшебник или предсказатель, избранный для этой цели, зачаровывал его так, чтобы он двигался сам по себе. Лошадь, способная победить и самоходный плуг, и своих конкурентов, получала корону: тому, кто лучше всех пахал землю, чтобы она цвела, следовало помогать людям, чтобы и они процветали.
Тем осенним утром только мы с Серой-в-яблоках пришли бороться за королевство. На каждых гонках у стартовой линии нас было все меньше. В конечном счёте кентавры предпочли пастбище и игру, брачные ритуалы и катание в траве. Но я не был сдержанным и не насмехался над властью. Я не был умником из умников, поджидавшим удобного случая, – мне тогда было нечего есть. Корона пела и шептала, обольщала меня с высоты, подвешенная к ветви дерева в дальнем конце поля. Она сверкала, блистала и явно желала покоиться на моей голове. Мне она тоже нравилась, её исключительно собственный запах, которого мне вполне хватало.
