Утомленный рассказом, Лас присел на край колодезного сруба, зачерпнул воды из ведра и со стоном побрызгал на глазную повязку.
— Моя вина, — вздохнул Упрям.
— Что ты сказал? — встрепенулся Лас.
— Я говорю: сейчас перенесем вас. Ребята, — обратился он к сопровождавшим его дружинникам, — вы своих заносите, а я побегу лекарства готовить.
— А сумеешь ты с этой заразой управиться? — усомнился десятник.
— Именно что с этой — с этой управлюсь!
Действительно, уж он-то знал, как лечиться после боев с крапивой. Правда, лекарем всегда выступал Наум, но это не помешало Упряму назубок запомнить все мази и снадобья.
Последним дружинники занесли Ласа — сам десятник так настоял. Укусы коварной крапивы вызывали временную слепоту, опухоли, жар, почесуху, ломоту, головокружение, тошноту, вялость, зуд, насморк, икоту, а иногда даже слабили. То есть основательно отравляли жизнь и при отсутствии должной помощи, пожалуй, могли свести в могилу. Но, видимо, было у крапивы какое-то чувство меры: не только смертельный исход, но даже и серьезная болезнь ни одному дружиннику не грозили. Убегался Упрям, конечно. Каждому по ложке трех видов снадобий, каждому мази, примочки… Зато, когда он взялся за Ласа, первому из болезных — Ослуху, уже полегчало.
— В город-то скакать? — решил уточнить Неяда.
— Не нужно, — мотнул головой Упрям, натирая мазью распухшую лодыжку десятника. — Через час все на ногах будут. По-настоящему только Ласу не повезло.
И правда — обещанного часа не прошло, а дружинники, оклемавшись, уже обсуждали необычную битву. Неяду и Карася (хотя последний, по общему мнению десятка, готовить сроду не умел) отправили на кухню за чем-нибудь съестным — яд крапивы вызвал у всех зверское чувство голода.
Когда Карась с Неядой внесли котелок с кашей, Упрям взялся помогать им накладывать кушанье в чашки.
— Да что ты, малый, брось, сами управимся, не возгривцы, чай! — удивился Карась.
— Это я вину заглаживаю, — пояснил Упрям. — Сейчас еще бражки всем налью.
Дружинники радостно завозились, но Лас, хоть и слабым голосом, решительно пресек вольности:
— Но-но, вы как дозор нести собрались? По чарке на брата — и хорош.
А Карась полюбопытствовал:
— В чем же вина, Упрям?
— Крапива, — ответил тот. — Я должен был вас предупредить. Это… моя крапива.
— Твоя? Сам, что ли, вырастил? — спросил десятник.
— Ну да, можно и так сказать.
— Для чего же?
— А разве не видно? — нашелся Упрям. — Для охраны заднего двора и вывел.
Дружинники переглянулись:
— Что ж, полезная травка, если так подумать. Забористо кусает! Да что ж, нет разве другой охранной магии? И неужто часто к чародею воры ходят?
— Магии хватает, — отвечал Упрям. — Да ведь колдуны черные на каждую волшебную стражу волшебный взлом норовят подыскать. Вот и приходится все время что-то новое придумывать. Я вот, выходит, крапиву придумал. И во дворе неприметна, и кусает, сами говорите, зло.
— Толково придумано, — с видом знатоков закивали дружинники.
— Толково, — буркнул Лас. — А своих от чужих твоя крапива отличать не умеет?
— Пока нет, — развел руками Упрям. — Потому и винюсь. Мы-то с Наумом привыкли.
— Ладно, — решил Лас. — Исправил беду — значит, уже невиновен. Хотя, подоспей ты чуть позже…
Договаривать он не стал, взял ложку и принялся наворачивать кашу.
— Упрям, — подкатил к ученику чародея Карась и, отведя в сторону, тихо заговорил: — Я пару бояр знаю, что никому не доверяют и воров боятся до ужаса. Им пущей нет радости, как новый засов на ворота приладить или нового пса на цепь посадить. Давай я с ними сторгуюсь, продадим семена твоей крапивы, прибыль пополам.
— Да ты что, Карась, — махнул обеими руками Упрям. — Рано ее использовать, еще работать и работать! Чтоб своих и чужих, чтоб и зимой, и летом, и вообще…
— Так вот и придумка: лето впереди, пущай растет на боярских подворьях, а к осени новые семена продадим, скажем, зимние. Потом, к весне, еще — уже, например, крапивы, которая своих-чужих различает. Думай, голова!
— Карась, это же нечестно.
— Зато выгодно — в одно место один товар трижды продать. И почему, собственно, нечестно? Ты работаешь — и по мере того, как достигаются успехи, в карман денежки текут.
— Карась! — окликнул его Лас из-за стола. — Ты что там, опять?
— Нет, что ты, Лас, как мог подумать? — сделал Карась настолько честное лицо, что сразу же стало ясно: да, именно сейчас он со своими полукупеческими обдиральными выдумками — опять.
Разорви-клинок все это время лежал на лавке у стены, плашмя, как и было наказано Твердятой. Отужинав и подробив — во искупление вины — с мытьем посуды, Упрям взял его и вышел на задний двор.
Тянуло из-под сгущавшихся туч свежим ветерком. Крапива мягко волновалась под его порывами. Грозен разорви-клинок, умелыми руками выкован, сильными чарами напоен. Не запутается, не застрянет… Но магия не своя. Нет, нельзя. Наум сказал, чтоб извести крапиву только чарами — не уточнил, чьими, но ведь ежу понятно, что своими. Чары — дело тонкое, мухлежа не любят.
На глаза попался поблескивающий в крапиве железный предмет — пряжка с орочьего пояса.
— Что же встал, герой? — послышался за спиной голос Ласа.
Десятник вышел из башни незаметно, присел на заднее крыльцо и стал разминать постепенно отходившую ногу.
— Жалко своего творения?
— Жалко, — кивнул Упрям. — И вообще, зачем отдельного человека ставить? Через крапиву все равно никто не пройдет.
— Не знаю, не знаю. Мы ведь топтать ее пошли, а пока по другим делам мимо шастали — ничего.
Упрям показал ему орочью пряжку:
— Видишь? Вчера днем один супостат залез в нее — тоже навряд ли косить. И вот что от него осталось. А вас она только пугнула. Так что, думается мне, есть в ней разумение своих от чужих отличать.
— Ну, коли так… Пускай растет. Поставлю лишнего человека для верности, и ладно.
— Поставь, Лас. Ты сам-то как?
— Отпускает.
— Как дозорных выставишь, еще раз помажь лодыжку и полежи с полчаса. Все пройдет. Ну, оставляю вам хозяйство, а мне готовиться нужно. Завтра нелегкий день.
Упрям поднялся в читальню, проверил, плотно ли закрыты ставни, держатся ли чары. В том, что день будет нелегким, он не сомневался ни капли, и, словно в пику необходимости и лучшим намерениям, усталость вдруг накатила волной. Помешкав, он спустился вниз и попросил подвернувшегося Ослуха разбудить его сразу после заката, а сам, положив волшебный меч на стол в своей спальне улегся на кровать — не раздеваясь, как и вчера, — и уснул.
Как выяснилось позже, решение вздремнуть было очень разумным.
* * *
Василиса с раннего детства отличалась норовом твердым, свойственную девчонкам чувствительность держала в узде. И с отцом уже привыкла разговаривать на равных. А сегодня вышла от него — зареванная, с опухшими глазами, но в душе спокойная.
