Пауза. Непонимание висит в воде почти материальным облаком. И только Амар одобрительно кивает.
— Если мы, дети стихий, начинаем хотеть чего-то ДЛЯ СЕБЯ, а не для своих океанов — водных, огненных, воздушных — стихии не могут этого не чувствовать. И не могут не волноваться. И не могут не пытаться дать нам понять: дети, вы встали на опасный путь. Но стихии не в силах нас изменить. Как матери не в силах изменить того, что дети взрослеют. Проходит время чистой, простой, общей жизни. Начинается жизнь отдельная, тайная, закрытая, с мыслями о себе, с поисками счастья для себя, такая же, как у людей. Вот почему мы здесь, трое фоморских эгоистов — я, Морк, Мулиартех. Вот почему мы понимаем море Ид, а море Ид понимает нас. У нас есть желания, которых не разделишь с нашим народом. И друг с другом не разделишь. Только наши, больше ничьи. И не ложь это, а ростки нового в старом укладе детей бездны!
— Нет, пожалуй, уже подростков бездны, — смеется Мулиартех. — Странно это было — чувствовать себя девчонкой, бегающей от материнского пригляда. И уговаривать себя, что ничего дурного не делаю. И закрывать свое сердце от бездны.
— Значит, вот ты какой, фомор нового тысячелетия… — усмехается Морк и обнимает меня. И я замираю, слушая, как бьется его сердце. Для меня. Для меня одной.
Глава 14. Пески, соль и измена
Какие долгие вечера здесь, в долине Неверно Понятых… С порога дома открывается мир от края до края, от одного берега моря Ид до другого, почему же Урд и Скульд этого не видят? Наверное, они видят что-то другое, чего не в силах рассмотреть мои глаза. Они видят ВРЕМЯ. Реки, озера, моря времени по песчинке уносят мое настоящее — в необозримую глубину прошлого, в непознанную даль будущего. А я, всевидящая Верданди, слепа. Оттого и ошибаюсь, создавая миры и надеясь, что созданное мной таким и останется, каким я его сотворила. И вовек не изменится — ни в прошлом, преобразуясь в мифы, ни в будущем, перерастая в новое.
Я отказала моим сестрам норнам в праве на существование. Отрезала их от вселенной, закупорила в жерле мертвого вулкана, запечатала куполом неба. Им оставалось только хитростью выманить меня к себе и указать на совершенные ошибки. А теперь наступило время для работы над ошибками. Для возвращения отвергнутых времен в недоделанную реальность.
И как, скажите на милость, мне это провернуть?
Вот я и сижу на пороге, и перебираю варианты, и отбрасываю один за другим. Норны не мешают мне. Сидят в доме, кормят моих спутников байками и плюшками, точно заблудившихся Карлсонов.
В начале этого пути, в доме слепого художника, не различавшего лиц, меня обвинили в надвигающемся апокалипсисе, недоверие, возмущение и насмешка едва не удушили меня. Несправедливо! — думала я. Несправедливо вмешиваться в чужую мечту. Хочет человек покайфовать в игрушечном, леденцовом, нежизнеспособном раю — пусть! Его рай, его мечты, его право.
Только у таких, как я, не может быть ничего своего. Сила отнимает право на эгоизм. Если твои фантазии так могучи, что меняют мир, семь раз отмерь, прежде чем один раз намечтать.
Хорошо, что я не художник, не писатель, не режиссер. А то понесла бы свой образ неправильного эдема в массы. И заразила бы их умы грезами о неизбывном настоящем.
— Есть себя поедом — глупое занятие. — Бог Разочарования присаживается на ступеньку у моих ног. — Вот и ты подпала под мое очарование! — И он хитро щурится.
— Ага. Раз-очарование, — каламбурю я.
— А я и не хотел тебя разочаровывать! — сознается он. — Хотел, чтобы ты дала мне немного своей силы, но веры твоей в себя отнимать не собирался. Тебе сейчас нужно много веры. Крепкой, неподатливой.
— Да где ж ее взять-то? — Я пожимаю плечами. Смешной божок. Думает, он первый и единственный по мою душу. — Знаешь, что люди с верой в себя вытворяют?
— Мне ли не знать! — хмурится Бог Разочарования. — Вы, люди, только и делаете, что этой верой распоряжаетесь: отнимаете, воруете, присваиваете, а то и по доброй воле отдаете, да еще кому ни попадя. Вечно ищете меня, чтобы сказать себе: вот, гляди, разве ты способен что-нибудь самостоятельно решить? Доверься тому, кто умнее, сильнее, старше, могущественнее…
Все правильно говорит. А теперь, когда племя Аптекарей-манипуляторов множится и крепнет, ему, небось, ни отдыху ни сроку не дают. Человечеству Бог Разочарования — вроде нотариуса. Знай себе заверяет договоренности о бессрочном владении, пользовании и приватизации. То-то он таким бюрократом передо мной впервые предстал. Думал, в чиновной шкуре он будет немедленно узнан и обласкан.
Но не Бога же Разочарования мне спрашивать о том, как жить дальше? Нет. Такие вещи надо выяснять самой. На собственном опыте, никого в это дело не вмешивая. От края скалы через горный перевал вытягивается лунная мерцающая тропа. Зов моей вселенной. Прощайте, дорогие сестрицы, удалюсь-ка я по-английски и пойду своим путем, пока решимость не иссякла.
— Э, нет! — подхватывает меня под локоток невесть как оказавшийся рядом Нудд. — Сородичи-фэйри меня с кашей съедят, если я тебя упущу. И ты тоже, — оборачивается он к Богу Разочарования, — пригодишься. Собирайся, нечего рассиживаться!
Уйти не попрощавшись не получилось. Норны в свойственной им невнятной манере намекнули, что хорошо бы мне побывать в провинции, вдали от закосневшей в привычном житье-бытье столице. Поглядеть на то, как простые люди живут, каждый день применяясь к обстоятельствам, переменчивым и безжалостным. Их ты не больно-то стесняла властью демиурговой — почитай, бросила на произвол судьбы. Вот и посмотри, каков он, этот произвол.
Наверное, здесь все иначе, чем в земной действительности. И новые веяния не в столице начало свое берут, а наоборот, в глуши. Там, где моя распрекрасная разнарядка стабильности дает трещину. Что-то темное, недоброе закрывает от ищущего взора дальние берега. Видать, плевелы хаоса проросли в моей реальности и мутят умы поселян. Непорядок.
Лунная дорога, словно эскалатор, а потом — словно трамплин, несется, летит, увлекает нас за собой. Смазанными пятнами мелькают поля, леса и горы. Не уследить. От сердца мира до левой пятки мира добираешься в одно мгновенье. Почти телепортация. Транспорт богов.
И — всё. Тишина. Мы на лесной поляне, под ногами пружинит мох, коряги вокруг фосфоресцируют, комарье звенит… Комарье?
Когда я создавала этот мир, особым и не обсуждаемым условием было отсутствие кровососущих насекомых. Мало того, что кусаются, так еще потом расчесы неделями заживают. Я устало закрыла глаза, не в силах отогнать воспоминания…
Детей, которые не ездят навещать родителей, положено корить и гнидить. Они — неблагодарные твари, нет им места среди почтительных отпрысков, нет им счастья в жизни. Но не осуждайте тех, кого по приезду в родимый дом приветствуют только комары…
