Всё было плохо? Так вот — нагрянул пи*дец. У неё начались схватки.
С широкими от ужаса глазами (и настолько же сильно сузившимися зрачками), с побелевшим лицом и трясущейся, поклацивающей зубами челюстью, она на несколько особенно долгих секунд замерла недвижимо…
— Госпожа хотела меня покормить. Но она очень маленькая госпожа…
— Идём, сынок. Идём. Ты потом мне всё расскажешь, идём домой. — Женщина потянула полуорка за руку — а тот только лишь покачнулся всем телом, но ног ни на сантиметр не сдвинул, а продолжил что-то мычать.
Лизка же тем временем, хоть ей и было страшно шевелиться, стиснула веки — и стала медленно, чтобы без лишних, резких движений подтягивать под себя ноги. Под ней уже было мокро и липко — хоть и не воды, но это выделялась естественная секреция, для смазывания и облегчения прохода потомства через её трубы. И матка с завидной периодичностью продолжала сжиматься, пытаясь выдавливать своё содержимое в направлении кервикса, и хотя девушка изо всех сил и напрягала мышцы таза, не давая влагалищу раскрыться — она ощущала, как сквозь кольцо мышц проскакивали "тугие сгустки", после чего начинали ползать уже внутри её киски. Они будто "перетекали" из верхнего её "сосуда" в нижний, и с каждым последующим сокращением матки она испытывала всё большее давление именно внутри него.
Если бы она родила червей перед Никифием — ей бы было стыдно, но это она ещё могла пережить. Может быть немножко, самую малость — даже приятно. Перед его же матерью… Наверное, этот стыд она бы не выдержала. И ушла в монастырь. Откуда бы её потом выгнали, потому что захотела бы она всё-таки в мужской… И всё же она ничего не могла сделать — да, она пробовала сесть как-то так, чтобы своей же массой давить хотя бы на внешние половые губы — на последние врата, защищающие её от позора — тем самым зажимая их плотнее, но внутри её влагалище уже сильно распиралось от этих личинок. Как напоминание — крайне активно ёрзающих и сокращающихся, ищущих любую щёлку, чтобы выбраться на свободу. Что она уже чувствовала, как одна из них, несмотря на силу сжатия, протискивалась через её безволосое копытце — белое, кольчатое тельце десяти сантиметров в длину и с чёрной, похожей на жучиную, головой. Оно наполовину вылезло наружу и теперь мотылялось под её полупрозрачным бельём, мокрое и липкое от слизи и смазки. И Шаос приходилось терпеть…
— С вами всё хорошо? — Спросила женщина, нашедшая в себе силы расшевелить сына. Но теперь уже не могла уйти по другой причине, потому что она видела все эти перемены, произошедшие с Лизой Медяновой за какие-то несколько секунд. От стыда и растерянности она сперва впала в ужас — а теперь и вообще испытывала некие особенно сложные эмоции. — Мне позвать вашего отца?
Вся до дрожи напряжённая, эта округлая животиком и вся такая мягкая остальным телом рогатая полуполурослица сидела на полу с вздёрнутой кверху головой и сквозь сжатые губы скулила, пока из глаз и с губ тянулись влажные подтёки. И лапками своими она судорожно натягивала слишком короткое платье, чтобы хоть как-то скрыть своё бельё и…
— У… у-уйдите… — Личинка выскочила из её тела полностью — и осталась вошкаться в её трусиках. Белая, мерзкая, сокращающаяся — и уходящая перекреученной, сине-красной пуповиной в глубины тела матери. И оттуда же наружу полезло ещё несколько таких же — вполовину высунувшихся между её пухлых половых губ в виде какого-то подобия омерзительного цветка… и что-то длинное, белое — похожее на переваренную лапшу. И извивающееся. И это белое извивающееся стало особенно бодро лезть наружу, по влажной поверхности её белья — и сбоку вылезая из-под него. — П… плосу! Я… не могу, больсэ, они… во мне!
Человечиха успела дёрнуть сына за локоть, утаскивая прочь, лишь бы не увидеть то, что она бы в жизни не смогла забыть. Как полукровка открыла рот и в голос закряхтела, одновременно с этим привставая на коленях и наконец-то, с неописуемым удовольствием, расслабляясь…
Они повалили наружу сплошным потоком — "короткие" личинки вперемешку с длинными, повисая на её провисшем, пропитанном вязкой жидкостью белье — своими ли телами или длинными пуповинами. И образовывая под ней мерзкую, шевелящуюся горку. С влажным чавканьем смазки и прочей слизи, за каких-то пару секунд из неё "вылилось" добрых два литра этих червей, и девушка, не способная выдержать этих ощущений, испытала грязный оргазм. Отчего тело её конвульсивно сжалось, словно бы действительно какую-то жидкость выдавливая из матки новый литр этих гадов, ещё сильнее обостряя ощущения и заставляя саму её пасть навзничь и начать изгибаться и корчиться, как одну из этих тварей. И сквозь это застилающее разум чувство, сквозь дрожь во всём теле, она раздвинула ноги шире, схватилась сразу обеими лапками за пропитанное соками бельё и, растягивая его так, чтобы оно не мешало её детям покидать её тело — со всей силы напрягла живот, выдавая третью, по сути своей последнюю волну личинок…
Ещё с два десятка этих белых тварей вылетело из неё, разбрызгивая за собой нити слизи и разматывая гадкого вида пуповины. А ещё пять из них не смогли выскользнуть полностью и теперь копошились, высунув из её полураскрытой киски только самые кончики своих чёрных голов, при этом бессмысленно открывая и закрывая свои личиночные рты. Они так дышали…
И это отправило Шаос же на следующий виток удовольствия, что она ударила головой о подстилку Никифия и, отползя полметра назад, в оргазменной дрожи, с мокрым от слюны и слёз лицом, приподнялась на локтях, чтобы взглянуть на всю эту картину со стороны.
Это было омерзительно. Огромная куча червей. Более полусотни мерзких десяти сантиметровых тварей — вне её матки полностью расправивших свои полости и ставших ещё больше и жирнее. И каждый из них всё ещё тянулся в неё своей пуповиной, скрываясь где-то глубоко внутри её тела. Кроме тех паразитов, конечно, которым пуповины были не предусмотрены — но они тоже вертелись в этой куче, шевеля своими длинными хвостиками.
— Это… не могло быть в-во мне… — Тяжело дыша, качнула ехидна головой из стороны в сторону. И громко икнула, плавно ложась на землю. Закрывая глаза и морщась от шевелящегося чувство внутри её тела — как минимум, несколько из этих созданий осталось внутри её влагалища. И, чего она действительно боялась, ибо схватки её закончились — могло остаться и в её матке. И посему осторожно взялась за живот…
На ощупь он оказался мягким. Осевшим и растянутым, имел складки. А все её внутренние проходы были сильно забиты перепутанными пуповинами и запутавшимися в них личинками. Ей нужно было вмешаться… И своими маленькими, трясущимися от усталости и дурманящей похоти пальцами Шаос коснулась торчащего из её киски червяка — того, длинного. Паразита… И с кряхтением вытащила его наружу, откладывая в сторону. Затем взялась за следующего, уже родного — и с аккуратностью вытащила из себя и это влажное, тянущееся слизью создание. Всё такое мягкое, мерзкое — и его она уже положила себе на грудь, чтобы он при желании мог попробовать покормиться. Благо платье её уже сбилось и как-то прикрывало лишь один сосок. После — вытащила ещё одного, и… и, снова икая, положила на свою грудь. Зато остальные трое, освобождённые от затора, выдаились сами — под напором ещё половины десятка братьев в сопровождении густой лужицы прозрачной слизи.
Она опять закряхтела. Взялась за лицо и, подрагивая, нашла в себе силы, чтобы перевернуться, встать на колени и уже из этого положения, но соблюдая осторожность, чтобы никого не раздавить, наступила одной ногой на предварительно собранный пучок пуповин… Сделала глубокий вдох…
И резко встала, ощущая, как на миг её сознание потухло во вспышке боли от того, как множество крохотных плацент отсоединились от внутренней поверхности её матки, от её кровеносной системы, разделяя её, как мать, от своих детей. А вместе с ними наружу хлынул и поток оставшихся в ней десяти личинок, падая ей прямо под ноги и повисая в болтающемся на уровне колен белье. И разматывая за собой новые нитки перекрученных сосудов…
