Стрелок молчал.
Эдди криво усмехнулся и стер слезы со щек тыльной стороной ладоней.
— Хочешь знать, как это у нас называется там?
— Как?
— Мексиканская ничья.
Мгновение они лишь смотрели друг на друга, а потом Роланд резко перевел взгляд на дверь. Оба они уголком глаза видели — Роланд чуть больше, чем Эдди, — что изображение в проеме снова развернулось, на этот раз влево. Появился прилавок со сверкающими драгоценностями. Одни лежали под стеклом, но большая часть — открыто, и стрелок решил, что это всего лишь безделушки. Эдди назвал бы их бижутерией. Темно коричневые руки этак небрежно и бегло перебирали некоторые из этих дешевеньких украшений, а потом появилась еще одна продавщица. Последовал разговор, которого ни Роланд, ни Эдди не разобрали, а потом Госпожа (некая дама, обозвал ее про себя Эдди) попросила, чтобы ей показали что-то еще. Продавщица ушла, и вот тогда взгляд Роланда резко метнулся к дверному проему.
Темнокожие руки опять появились, но теперь в них была сумочка. Она открылась. И вдруг руки стали сгребать в нее — вроде бы без разбору, да нет, почти наверняка без разбору — украшения, что лежали в открытую на прилавке.
— Любопытная у тебя подбирается компания, Роланд, — с горечью и в то же время вроде бы забавляясь проговорил Эдди. — Сначала тебе достается конченный белый наркоман, а потом закоренелая чернокожая воровка…
Но Роланд уже рванулся к двери между мирами — быстро, не глядя на Эдди.
— Я не шучу! — крикнул Эдди ему вдогонку. — Только выйди туда, и я тебе перережу глотку, гребанную твою…
Но он не успел даже договорить — стрелок исчез. Осталось только обмякшее, бессознательное, но дышащее тело, лежащее на берегу.
На мгновение Эдди застыл на месте, не в силах поверить, что Роланд все-таки это сделал: действительно ушел, так по— идиотски, несмотря на предупреждение Эдди — на его искреннее заверение, мать твою, — каковы будут последствия.
Он застыл на месте, вращая глазами, точно испуганный конь, почуявший приближение грозы… хотя, разумеется, не было никакой грозы, кроме той, что бушевала у него в голове.
Ну ладно. Ладно, черт побери.
У него, может быть, есть только пару секунд. Роланд может вернуться в любое мгновение — вряд ли он даст ему много времени, и Эдди прекрасно это понимал. Он быстро глянул на дверь и увидел, что темнокожие руки застыли над позолоченным ожерельем, наполовину засунутым в скмочку, которая уже сверкала, как сундук с пиратскими сокровищами. Хотя Эдди не мог слышать голос Роланда, он чувствовал, что тот ведет разговор с владелицей черных рук.
Он достал нож из котомки стрелка и перевернул обмякшее тело, что лежало у двери, на спину. Глаза его были открыты, но пусты — они закатились так, что остались одни белки.
— Роланд, смотри! — выкрикнул Эдди. Монотонный, дурацкий, нескончаемый ветер свистел у него в ушах. Боже правый, так и свихнуться недолго. — Внимательнее смотри! Сейчас я заполню пробелы в твоей долюанном образовании! Сейчас я тебе покажу, что бывает, когда кто-то пытается нагребать братьев Дин!
Он занес нож над горлом стрелка.
Глава 2. ПРЕДВЕСТИЕ ПЕРЕМЕН
1 Август 1959
Когда полчаса спустя молодой врач вышел на улицу, Хулио стоял, прислонившись к машине скорой помощи, которая так и была припаркована на стоянке отделения экстренной помощи больницы Сестер Милосердия на 23-стрит. Каблук остроносой туфли Хулио опирался о переднее крыло. Он успел переодеться в кричащие розовые штаны и голубую рубашку, на левом грудном кармане которой золотыми стежками было вышито его имя — его униформа лиги игроков в кегли. Джордж поглядел на часы: команда Хулио, «Превосходные латиносы», уже вовсю гоняла шары.
— Я думал, что ты уже смылся, — сказал Джордж Шейверс, молодой врач, живущий при больнице Сестер Милосердия. — Как твои парни думают выиграть без Чудо— Крюка?
— Меня подменил Мигуэль Балазе. У него рука не такая верная, но иногда он бывает в ударе. Все у них будет в ажуре, — Хулио помедлил. — Мне любопытно, чем там закончилось. — Хулио работал в больнице шофером. Кубинец с чувством юмора, о котором, как был уверен Джордж, и сам даже не подозревал. Он огляделся. Никого из фельдшеров — из тех, кого он возил — поблизости не наблюдалось.
— А где все? — спросил Джордж.
— Кто? Эти долбанные близнецы Боббси? А ты как думаешь, где они могут быть? Поехали в Виллидж, поблядовать с черномазыми шлюхами. Ты думаешь, она выкарабкается?
— Без понятия.
Он пытался напустить на себя глубокомысленный вид и показать, что все знает, но на самом-то деле дежурный врач и подоспевшие хирурги забрали чернокожую женщину быстрее, чем ты успеваешь произнести: О дева Мария, помилосердствуй (а именно эти слова и рвались с его губ — видок у той женщины был неважный: казалось, долго она не протянет).
— Она потеряла чертовски много крови.
— Да, хорошего мало.
Джордж — один из шестнадцати ординаторов при больнице Сестер Милосердия — входил так же в группу из восьми человек, занятых новой программою «Скорый Выезд». Предполагалось, что команда скорого выезда из одного врача и двух фельдшеров иной раз в критическую минуту может перетянуть чашу весов между жизнью и смертью в пользу первой. Джордж знал, что большинство водителей, медсестер и фельдшеров считали, будто зеленые ординаторы, только-только начавшие медицинскую практику, cкорее гробят, нежели спасают таких «экстренных» пациентов, и все-таки Джордж был уверен, что польза от этой программы была.
Иногда.
В любом случае, больница могла гордиться своей «связью с общественностью», и хотя молодые врачи, занятые в программе, были не прочь повозмущяться насчет сверхурочных восьми часов (причем, неоплачиваемых) в неделю, Джордж Шейверс не сомневался, что коллеги его испытавают те же чувства, что и он сам: гордость, осознание своего долга и способности справиться с любой задачей.
А потом как-то ночью он выехал к Айдлеуайлду, на место крушения самолета «Трай-Стар» компании TWA. На боту было шестьдесят пять пассажиров, шестьдесят, по определению Хулио Эстевеса, ПНМ — погибли на месте, — а трое из оставшихся пти выглядели не лучше того мессива, которое ты выгребаешь из прогоревшей топки… с той только разницей, что тот хлдам, который ты выгребаешь из угольной топки, не стонет, и не кричит, и не умоляет тебя дать ему морфий или лучше добить. Если ты вынесь это — подумал он после, вспоминая обуглившиеся конечности, что валялись среди остатков аллюминевых щитков, обломков сидений и искореженной груды металла, который когда-то был хвостовым оперением, с цифрой «17», большой красной буквою «Т» и куском буквы «W», вспоминая глазное яблоко на обожженном дорогом чемодане, плюшевого медвежонка с пуговичными глазками рядом с красной босоножкой, в которой еще была детская ножка, — если ты вынесешь это, детка, ты вынесешь все. И он действительно справился. Справлялся, пока ехал домой. Справлялся за поздним ужином из индейки перед теликом. Заснул он без проблем, что послужило безоговорочным доказательством тому, что он сумел справиться. А потом, в самый глухой предутренний час, он проснулся, спасаясь от жуткого кошмара: ему приснилось, что на обугленном чемодане лежит не игрушечный медвежонок, а голова его мамы, и глаза у нее открыты, и они тоже обожжены, и выражение у них такое же мертвое и застывшие, как в глазах-пуговичках плюшевого медвежонка; рот открыт, обнажая переломанные зубы, которые были здоровыми и безупречными до того страшного мига, когда в самолет, заходящий на посадку, ударила молния, и она шепчет: Ты не сумел спасти меня, Джордж, ради тебя мы во многом себе отказывали, чтобы у тебя было все, мы многого не позволяли себе, чтобы только у тебя было все; твой отец уладил все с этой девушкой, чтобы у тебя не было неприятностей, а ты ВСЕ-ТАКИ НЕ СУМЕЛ СПАСТИ МЕНЯ, БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ, и он проснулся с диким криком, смутно осознавая, что кто-то дубасит по стенке, но ему было сейчас не до этого: он бросился в ванную и едва успел склониться над унитазом в коленопреклоненной позе кающегося грешника, как весь его ужин выплеснулся наружу — дымящийся и горячий, все еще пахнущий разогретой индейкой. Все еще стоя на коленях, он заглянул в унитаз на полупереваренные куски индейки и морковки, которая сохранила свой первоначальный аппетитный цвет, и тут в сознании его вспыхнули алые буквы. Одно только слово:
