Б-бах! — выстрел с другой площадки ударил по тем, кто еще только приближался к стене.
Ногайцы еще надеялись на успех и торопились вперед, но их радостный порыв уже начал заметно угасать. Алги-мурза понял, что, не срыв хоть одну из угловых площадок, войти в крепость ему не удастся. Это значило подводить таран к стене, выколачивать из нее несколько тех толстых дубовых кряжей, что местами выглядывают из-под земляной насыпи, потом подкапываться под нее, пока та не начнет проседать под ногами защитников. А это не воротину выбить, это работа долгая и нудная. На нее еще и не всякий нукер согласится. Если, вообще, согласится хоть один.
Штурм захлебнулся. Ногайцы отхлынули от крепости, оставив перед бывшими воротами закатившийся в пересохший ров таран и десятки темных тел. Русские тут же принялись швырять к поставленному на колеса срубу хворост и дрова. Потом выстрелили из пушки — одно из колес подломилось, со стены донеслись радостные крики. Вскоре от метко брошенного факела занялся и хворост.
Алги-мурза испытал жгучую, невыносимую тоску. Он понял, что ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра этой крепости ему не взять — разве только тупо погнать степняков вперед на каменный завал, или с лестницами на стены, позволить русским перебить половину, чтобы другая смогла-таки прорваться внутрь. Но где найти силу, что сможет заставить нукеров пойти на такое массовое и бессмысленное самоубийство? Скорее, они поднимут на копья своего мурзу.
Сесть в долгую осаду, заставив их сдаться голодом? Начать подкапывать угловую площадку? Но через несколько дней почти наверняка примчатся боярские сотни из Оскола, если только они уже не скачут сюда. И тогда им придется столкнуться с кованой конницей, а не деревянными стенами.
— Ты меня звал, Алги-мурза? — запыхавшись, подбежал нукер.
— Где тебя вечно носит, — поморщился татарин. Глубоко вздохнул и приказал: — Сворачивай шатер. Мы уходим назад.
* * *
— Татары! — тревожно закричал стрелец с угловой башни, оглянувшись на крепость. Потом поправился: — Татарин! — А потом, уже намного тише, поправился еще раз: — Татарка!
Всадница, ведя в поводу еще двух заводных коней, домчалась до ворот, которые ради одного возможного врага запирать не потрудились, пронеслась, не снижая галопа, до воеводского двора, перекинув ногу через голову лошади, спрыгнула на землю и заторопилась к дому.
— Ты куда? — заступил ей дорогу один из стрельцов.
— Боярыня Батова к воеводе! — грозно прикрикнула татарка, оказавшаяся выше его на полголовы.
— Да какая ты боярыня?! — хмыкнул стрелец, перехватывая бердыш горизонтально и толкая им гостью. — Пошла прочь отсюда!
— Да как ты… — Она ухватилась за древко, толкнула вперед, а потом, как давеча на берегу, откинулась на спину и, перекинув по-собачьи вякнувшего стрельца, оседлала его, придавив древком бердыша горло: — Как ты смеешь, смерд! Ты как с боярыней разговариваешь?!
— Эй, пусти его! Пусти, говорю! — подбежал второй стрелец. Рубить так, сразу, бабу, да еще безоружную — рука у него не поднималась. Этак недолго и самому на дыбе оказаться.
— Боярыня Юлия? Как ты здесь? — послышался знакомый голос боярина Храмцова. — И отпусти ты этого несчастного, задушишь. Степан, коней боярыни подбери!
Юля поднялась, кивнула:
— Здравствуй, Сергей Михайлович. Воевода мне нужен, срочно.
— Так он, вроде, у Тайной башни, боярыня, сейчас подойдет.
— Татары усадьбу нашу обложили, Сергей Михайлович. — Юля внезапно ощутила, как к горлу подкатился ком, и отвернулась, боясь, что сейчас расплачется. — Выручайте, бояре…
— Это боярыня Юлия, жена боярина Батова, Варлама Евдокимовича. Что поместье аккурат на Изюмском шляхе получил. Почти год на дороге смерти живет, — услышала Юля за своей спиной. Потом еще, и еще.
Она несколько раз глубоко вдохнула, успокаивая себя, осушила слезы и повернулась.
Рядом с Храмцовым стояли несколько закованных в кольчуги и бахтерцы бородачей, а со стороны подходили другие воины.
— Татары у нас, — стараясь говорить спокойно, сообщила Юля. — Усадьбу мужнину обложили. Выстрелы с утра слышала. Бьется.
— Знаем мы, — ответил кто-то слева. — Подмогу, вот, собираем.
— Боярыня Юлия? — наконец-то появился, раз двинув толпу, воевода. — Помилуй Бог, да тебя теперь и вовсе от татарки не отличить!
— Это не мое, — мотнула головой женщина. Это я в обозе татарском взяла.
— Тебя что, боярыня, опять в полон взяли? — встревожился Храмцов.
— Да нет, — поморщилась она. — Просто… Ну, разогнала я немножко обоз.
— Как-как? — заинтересовался воевода.
— Ну… Ну, в общем, купались мы с кухаркой, когда татары налетели. Что мне теперь, голой ходить?
— А почему голой, боярыня? — не понял воевода.
— Ну, купались мы, — вздохнула Юля. — А тут татары налетели. Трое.
— И?
— Ну, — она виновато пожала плечами. — Пришлось их немножко… Перебить.
Среди бояр кто-то недоверчиво хмыкнул:
— А одежда?
— Так, потом еще погнались… Пришлось переплыть реку. А одежда осталась.
— Так, а татары? — развел руками воевода. — Неужели отстали?
— Я их немножко…
— Перебила, — не удержавшись, закончил кто-то, и бояре разразились хохотом.
— Чего заливаетесь! — прикрикнул Храмцов, хотя и сам не смог сдержать улыбку. — Вон, у коновязи посмотрите. Три коня татарских боевых стоят. Со всей упряжью. Думаете, боярыня Юлия на дороге их нашла?
Головы дружно повернулись к дальней стене, потом обратно на женщину. Смешки стихли.
— Сколько же ты их, боярыня?
— Штук двадцать, наверное.
— Действительно, немного, — кивнул воевода, и все опять залились хохотом — но на этот раз обидным он не был.
— Татары у нас, Дмитрий Федорович, — спохватилась Юля. — Муж третий день бьется.
— Знаю я, боярыня…
— Так если знаешь, чего здесь сидишь?! — сорвалась на крик женщина.
— Ты, боярыня, не серчай, — взял ее за плечи воевода. — Я ведь не просто сижу. Я для отпора ворогу волость исполчил, людей собираю. Дело сие за один день не делается. Полста бояр уже пришло с людьми своими вместе. То две сотни кованой конницы получается. К вечеру еще не менее ста соберется. Потому, боярыня, с Божьей помощью, завтра спозаранку и выступим. А ранее — никак нельзя. Пусть держится твой Варлам Евдокимович. Не бросим. А пока пойдем, супруге своей я тебя представлю. Покушаешь, отдохнешь. Притомилась, поди, сюда поспешая…
Ранним утром, когда над зелеными корочаевскими лугами еще не рассеялся туман, ворота крепости Оскол медленно и торжественно раскрылись. Оттуда, на широкой рыси, начала колонной по двое вытекать сверкающая начищенными латами рать — словно гигантский стальной змей, извиваясь по дороге, двинулся к замеченной вдалеке жертве. Колонтари, бахтерцы, панцири, зерцала иногда перемежались стегаными тегиляями, сильно походящими на длинные татарские халаты. Замыкали колонну две сотни стрельцов, с бердышами за спинами и пищалями на крупах коней. А впереди, рядом со спрятавшимся под ширококольчатую байдану воеводой, скакала Юля в накинутом поверх легкого татарского костюма храмцовском бобровом налатнике.
