— Слушай, Варт, — отчаянным голосом сказал Кэй, — тебе непременно нужна вся шкура? И почему ты дергался и бормотал? Да еще и храпел к тому же.
— Я не храпел! — гневно ответил Варт.
— Как храпел!
— Не храпел.
— Храпел. Гакал, как гусь.
— Неправда.
— Правда.
— Неправда. Ты сам еще хуже храпел.
— Ну уж нет.
— Ну уж да.
— Как же это я хуже храпел, если ты совсем не храпел?
Когда обстоятельное обсуждение этой темы закончилось, выяснилось, что они запаздывают к завтраку. Торопливо одевшись, мальчики выбежали под весеннее небо.
Снова настала пора сенокоса. Прошел год, как Мерлин жил с ними. Прилетали ветра, и снега, и дожди, и снова светило солнце. Мальчики не изменились, разве что ноги у них стали немного длиннее.
Миновало еще шесть лет.
Время от времени их навещал сэр Груммор. Время от времени удавалось увидеть Короля Пеллинора, — как он скачет прилеском за Зверем, или как Зверь скачет за ним, когда им случалось запутаться. Простак утратил вертикальные полосы на своем оперении однолетка, он еще посерел, поугрюмел, посвирепел, и на месте самых длинных вертикальных полос у него появились опрятные горизонтальные — новые знаки отличия. Дербников каждую зиму отпускали на волю, а на следующий год ловили новых. Волосы Хоба совсем побелели. Сержант-оружейник обзавелся брюшком и чуть не помер со стыда, но по-прежнему продолжал при всяком удобном случае выкрикивать «раз-два» все более хриплым голосом. Все прочие, если не считать мальчиков, словно бы и не менялись.
Мальчики подросли. Они, как и прежде, носились по замку, словно дикие жеребята, отправлялись, когда им вздумается, повидаться с Робином, и пережили бесчисленные приключения, о которых было вы слишком долго рассказывать.
Дополнительные уроки Мерлина шли своим чередом, ибо в те далекие дни даже взрослые люди были настолько ребячливы, что превращение в сову не казалось им чем-то неинтересным. Варт превращался в неисчислимое множество различных животных. Только и было в их жизни перемен, что теперь во время уроков фехтования Кэй со своим напарником легко справлялись с отпустившим брюшко сержантом и имели возможность поквитаться за множество ударов, когда-то полученных от него. Подрастая, они овладевали все более почтенным оружием и в конце концов получили полные рыцарские облачения и луки высотою почти в шесть футов, бившие стрелами длиною с портновский ярд. Вообще говоря, предполагалось, что всякий пользуется луком не выше своего роста, ибо стрельба из более высокого лука почиталась ненужной тратой энергии, — вроде пальбы крупным калибром по мелкой дичи. Во всяком случае, люди скромные предпочитали к таким лукам не прибегать. Это считалось разновидностью фанфаронства.
Чем дальше, тем с Кэем становилось труднее. Он упрямо стрелял из лука, слишком длинного для него, и не особенно метко. Он то и дело выходил из себя и успел вызвать на драку почти всех окружающих, и в тех немногих случаях, когда драки действительно происходили, бывал неизменно бит. Кроме того, его переполняла саркастичность. Он доводил до отчаяния сержанта, приставая к нему по поводу брюшка, и донимал Варта разговорами о его отце и матери, когда поблизости не было сэра Эктора. Вообще-то, походило на то, что ему всего этого делать и не хотелось. Ему это даже не нравилось, но он не мог с собой справиться.
Варт оставался все тем же глупышом, он по-прежнему был привязан к Кэю и интересовался птицами.
Мерлин что ни год выглядел все моложе, — и это было только естественно, ибо он моложе и становился.
Архимед женился и вырастил в башенной комнате Мерлина несколько поколений миловидного пернатого молодняка.
Сэр Эктор обзавелся ишиасом. Молниями разбило три дерева. Каждое Рождество приезжал, не меняясь ни на волос, мастер Твайти. Мастер Пасселью припомнил еще один куплет про Короля Коля.
Года проходили размеренно, и снег Старой Англии лежал, как от него и ждали, — даже с красногрудой зарянкой в одном углу картинки и церковным колоколом или освещенным окошком в другом, — и в конце концов почти уже наступило время посвятить Кэя в полноправные рыцари. Чем ближе подходил этот день, тем более отдалялись мальчики, — ибо Кэй почитал теперь неуместным держаться с Вартом на равной ноге, поскольку возвышенность рыцарского чина не допускает тесных дружеских отношений с оруженосцем. Варт, коему предстояло стать этим оруженосцем, безутешно таскался за Кэем, пока ему то дозволялось, а затем с прежалким чувством отправлялся на поиски какого-нибудь утешения.
Так он забрел на кухню.
«Ну вот, и попал я в Золушки, — сказал он себе. — И хоть до нынешней поры мне по какой-то странной причине доставалось все самое лучшее по части образования, теперь придется платить за прошлые удовольствия, за то, что я видел всех этих восхитительных драконов, колдуний, рыб, гирафов, муравьев, диких гусей и прочих, теперь я стану заурядным оруженосцем и буду держать для Кэя запасное копье, покуда он, раздувшись от важности, красуется у какого-нибудь источника и сражается с каждым проезжим. Ну и пусть, — пока все это длилось, я замечательно проводил время, а быть Золушкой не так уж и скучно, если можно быть ею на кухне с очагом, достаточно обширным, чтобы зажарить быка».
И Варт с печальной признательностью оглядел хлопотливую кухню, расцвеченную языками пламени до явственного сходства с адом.
В те дни образование всякого цивилизованного джентльмена проходило обычно три стадии — паж, оруженосец, рыцарь, и, во всяком случае, в первых двух ипостасях Варт побывал. Тут имелось определенное сходство с воспитанием отпрыска нынешнего джентльмена, нажившего состояние торговлей, ибо и в те времена отец заставлял сына для приобретения нужных манер начинать с наинизшей ступени. Варт, состоя в пажах, научился накрывать стол тремя льняными скатертями, а поверх них еще парчового, и приносить мясо из кухни, и прислуживать сэру Эктору и его гостям, преклоняя одно колено, с чистым полотенцем через плечо, имея еще по одному на всякого гостя и еще одно, особое, для протирания чаш. Он до тонкостей изучил благородное искусство угождения, и с самого раннего времени, какое он помнил, его нос вдыхал приятные запахи мяты, применяемой для придания свежести воде в умывальных кувшинах, или базилика, ромашки, фенхеля, иссопа, лаванды, коими его научили посыпать тростниковый пол, или ангелики, шафрана, анисового семени и эстрагона, коими приправлялись разносимые им пряные блюда. Поэтому с кухней он был знаком и помимо того обстоятельства, что все обитатели замка приходились ему друзьями, которых он мог навещать во всякое время.
