Мельница робко скрипнула, но старик не услышал ее.
— Или может, мне следует поселиться здесь, молоть зерно для селян, завести толстую служанку, которая каждый день станет печь мне пироги, и никогда никому не рассказывать, что некогда я был рыцарем — пусть только в мечтах, только в безумии своем. Жить скучно и добродетельно, пока не замрет моё разбитое сердце.
Мельница уже была готова крикнуть: «Да! Да! Конечно! Живи, вселяйся! Мои жернова еще не сточились, а в комнате хозяина целы все окна, и его кровать стоит в углу. В амбаре есть топор, и пила, и запас крепких досок. И мы заживем с тобой! Ох, как мы заживем!»
Но тут бывший сумасшедший заплакал. Тихо и безнадежно. Слезы катились по его впалым щекам и капали с острого подбородка на грудь, прикрытую ветхими доспехами.
И тогда Мельница тяжело вздохнула и медленно, скрежеща жерновами, как огромными зубами, грозно произнесла:
— Где это ты собрался молоть зерно?! Я великан Бандобрас, и я вызываю тебя на бой, доблестный рыцарь! Сразись со мной или умри!
Странник встрепенулся, и словно полвека слетело с его тощих плеч. Твердой рукою он схватил своё копьё и занес его для удара.
… а что уж там утром обнаружили добрые селяне на холме — груду дров, мертвого старика, или и то, и другое — наверное, неважно.
Подлинная история Джека Потрошителя
Человек, которого все лондонские газеты именовали «Джеком Потрошителем», склонился над искромсанным телом своей последней жертвы и, отыскав не заляпанный кровью кусок платья, тщательно вытер свой нож.
— Шестая, — устало вздохнул он, — Эдак мне их 666 штук до конца жизни не нарезать! Это ж пока найдешь, пока заманишь, пока задушишь… Всего только шестая — а надоело уже до чертиков!
Размеренными движениями он снял с себя кожаный фартук, стянул перчатки, скатал всё это в небольшой аккуратный сверток и сунул его вместе с ножом в ближайший канализационный люк.
— Нет, ну его к дьяволу — этот сатанизм! — покачал головой убийца, смахивая пылинку с лацкана фрака, — Мало того, что грязное занятие, так еще и нудное. А уж какое хлопотное… Займусь-ка я лучше йогой!
Алистер Кроули небрежно пожал плечами и зашагал из окровавленной подворотни по направлению к Теософическому Обществу.
— Ты что сделал?! — грозно вопросил Шаман, и даже перья совы в его прическе зловеще встали дыбом, — Тебе что велели нарисовать, а?
— Ну, бизона, — нехотя ответил Лоботряс, глядя куда-то в угол пещеры.
— Давай-ка без «ну»! И не простого бизона, а бизона, утыканного копьями. Специально для завтрашней удачной охоты. А ты что намазюкал? Что это за зверь вообще?
— Синяя кошка, — и Лоботряс вскинул на начальство глаза, в которых не было не только страха, но и самой малой доли вины.
— Си… — аж задохнулся Шаман. — Значит так. Завтра с утра воины наточат копья и отправятся на охоту. И что мы будем есть вечером? Синюю кошку?!
— Вряд ли, — позволил себе улыбнуться художник.
— Ну, положим, народ у нас небрезгливый, всё, что угодно слопают, только дай. Но не синюю кошку. И знаешь, почему? — Шаман вплотную приблизил своё изуродованное татуировками лицо к собеседнику. — Потому что синих кошек в природе не существует!
— Но мне так хотелось ее нарисовать… — вздохнул Лоботряс.
— Ничего-ничего, если охота будет неудачной, тебе очень долго будет хотеться только одного — жрать! Ты мне можешь объяснить, на что тебе сдалась эта тварь?
Лоботряс замялся, теребя краешек своей облезлой меховой жилетки.
— Ну… Мне показалось, что она умная. И добрая. И немножко бог. И — главное — что она очень хочет быть в этом мире. И если я ее нарисую, она принесет счастье. И мне, и всему племени.
Шаман раздраженно встряхнул головой:
— Так. Хватит уже этих глупостей! К счастью, ночь еще только начинается, так что до рассвета изволь нарисовать какую-нибудь приличную дичь. Иначе на закате мы поужинаем тобой! Понял?!
— Понял, — вздохнул Лоботряс, и Шаман, резко развернувшись, величественно вышел из пещеры.
Художник зажег от пылающего прямо на полу костра еще пару факелов, воткнул их в щели в стене, обмакнул сделанную из шкуры кисточку в коричневую краску и задумался.
— Да нарисуй ты им что-нибудь покрупнее, чтобы они целый месяц жрали и к тебе не приставали! — посоветовала Синяя Кошка, осторожно выскользнув из темного угла пещеры.
— Что? У нас больше бизона и зверей-то не водится…
— А мы сейчас кого-нибудь придумаем. Например… — Кошка села и потерла лапкой синюю мордочку, — Пусть это будет зверь высотой с двух людей, с рогами в пасти и длинным-длинным носом!
— И обязательно мохнатый! — оживился художник. — А то зима скоро, а шкур не хватает.
— Ладно, пусть будет мохнатый. Только копий к нему пририсуй побольше. Такого с одного — двух ударов не свалишь!
— А как мы его назовем? — спросил Лоботряс, проводя первую линию. — Должен же я как-то объяснить племени, на кого они завтра пойдут охотиться.
— Да как угодно! — фыркнула Кошка, — Хоть «мяу»!
— Нет, для такого крупного зверя и название нужно подлиннее. Например… Например, «мамонт», вот!
Да рисуй ты уже поскорее этого мамонта! — зевнула Синяя Кошка, — Ночь же проходит. А нам с тобой сегодня еще утконоса придумать нужно.
— Ты хотя бы понимаешь, что позоришь меня?!
— Чем?
— Знаешь, как часто моются знатные дамы? Один-два раза в год! А королева Изабелла вообще 13 лет не мылась!
— Так это же по обету…
— А она себе не враг — сложные обеты давать… Нет, ну, все вокруг женщины, как женщины — одна ты целыми днями в этой проклятущей воде плещешься! Уже и отец Инквизитор интересовался…
— Чем?
— Не еврейка ли ты.
— Ерунда! Евреи руки перед едой моют. А ты видел хоть когда-нибудь, чтобы я руки мыла?
— Нет. Я ему так и ответил. Но слухи в народе ползут… И батюшка уже намекал, что с такой женой мне престола не видать… И наследника, кстати, тоже. Говорит: «Как ты с ней вообще спишь? От нее же даже женщиной не пахнет!»
— (всхлипывает)
— Ну, не реви не реви… Как ты любишь эту сырость разводить!
— Да-а, а зато я чистая! А по вашим дамам насекомые ползают! Женщиной они пахнут, видите ли! Духами прогорклыми они воняют с тухлятиной заодно!
— (примирительно) Так я разве против… Плещись себе на здоровье. Я же тебе даже эту… как её… ванну купил. Зашла в укромную комнатку, окунулась — и тебе хорошо, и никто не видел. Что ты всё в это море-то лезешь?
