— Зачем же я ее убил?..
— За измену, паря, за измену. По нашему уставу с блудницами так и поступают… Айда со мной. Стас.
— Куда?
— Как куда? Тебя же схоронить надобно. Не зверям же бросать на съеденье…
И стал спускать в могилу, без гроба, без домовины и почему-то стоя.
— Ты зачем меня так хоронишь? — спросил Стас.
Христе отчего-то весело было, кривлялся, подмигивал.
— По уставу положено, ногами вперед…
— А где отроковицу схоронят?
— Блудниц у нас в болоте топят…
Огнепальный спустил его в яму и там уложил на спину, руки на груди сложил.
— Ну, паря, спи спокойно! Я пошел.
— Погоди, мне здесь холодно, — слабо воспротивился Рассохин. — Ты бы хоть накрыл меня чем-нибудь.
— Землей закопаю, — откликнулся тот откуда-то сверху. — Согреешься…
И правда, на Рассохина посыпалась мягкая, теплая от солнца и легкая, словно сухой мох, земля. Она падала на тело, на лицо и ничуть не давила; напротив, сквозь нее можно было даже дышать и слышать — где-то на поверхности бесконечно чирикала ласточка. Под ее пение он и провалился в небытие и ничего больше не видел, не слышал и не ощущал.
Когда же очнулся, то почуял на своей голове горячую руку и, еще не подымая слипшихся от гноя век, узнал ее…
— Женя? — позвал он. — Это ты?
— Вот и очнулся, — проговорила она. — И узнал…
Отроковица сидела возле него, земли почему-то не было, и за ее плечом что-то светилось.
— Мы с тобой на том свете? — спросил Рассохин.
— На том, — отозвалась Женя и сняла руку со лба. — Ты помолчи пока, новопреставленный.
— Прости меня…
— И поделом мне, отрок. Добро, что ты меня убил, а не кто другой. Закрой глаза и спи, покойник.
Он послушно опустил веки и снова будто растворился в темноте. Времени он не ощущал, да и оно было ни к чему, поскольку мрак этот казался вечностью, а вечность не имела ни начала, ни конца.
В следующий раз он пришел в сознание от того, что ему в горло что-то вставляли, раздвинув зубы деревяшкой. У Стаса возник слабый рвотный позыв, и тут же послышался удовлетворенный голос:
— Добро, жить будет! Эвон, рыгнуть хочет… Терпи!
Стас открыл глаза и сначала увидел торчащую изо рта трубку с берестяной воронкой, потом смутные, старческие руки, которые что-то вливали из туеса. И лишь проморгавшись, различил дрябловатое лицо пожилой женщины, обрамленное черным платком.
Над ее плечом что-то светилось…
Старуха опорожнила туес и вынула трубку из горла Стаса, а потом разжала пальцами его зубы и убрала деревяшку. В пространстве без очертаний рядом с ней был кто-то еще, пока незримый, но осязаемый, ибо жесткие невидимые руки массировали ему ступни, терли, мяли, крутили пальцы.
— Гляди-ка, — сказала старуха, заглядывая ему в глаза. — Душа возвратилась.
Неведомый ее напарник поднес какой-то расплывчатый источник света, сам оставаясь в тени, и посветил в лицо.
— Глаза-то живые, — отозвался мужской голос. — Давай окурим.
И унес свет.
Осознание реальности было еще пунктирное, прерывистое, собственно, как и понятие времени. Рассохин в какой-то момент почуял запах приятного, чуть терпкого дыма, и первое, что вспомнил из прошлого, — школьный урок географии. Учительница имела мужской, хорошо поставленный голос и говорила, словно диктор на радио:
— Из Индии вывозили чай и благовония…
Ему тогда слово «благовония» показалось смешным из-за неприемлемого сочетания слов — «благо» и «вония», ибо, по его разумению, то, что воняло, не могло быть благим.
Стас сейчас это вспомнил и засмеялся, но не в голос — про себя: лицо еще не слушалось, не отзывалось на чувства.
— Ишь, улыбается, — одобрительно проговорила старуха. — Дыши, дыши глубже, дым-от полезный.
Он подышал и, наверное, уснул или впал в забытье на какое-то время, поскольку обстановка изменилась: дыма не было, зато поблизости оказался стол, на нем керосиновая лампа со стеклом и напротив друг друга сидели старуха и сивобородый лысый старик. Они что-то ели деревянными ложками, хлебая из одной миски.
— Где я? — спросил Рассохин.
Его услышали. Старуха развернулась к нему, заглянула в лицо. И на миг показалось — где-то видел ее, что-то знакомое в очертании овала, тяжеловатой нижней челюсти и строгости взора…
— На что знать-то тебе, где, — неласково заговорила она. — Очнулся, дак лежи.
— А где Женя?
— Какая Женя?
— Отроковица? Она же приходила сюда.
— Нету никакой Жени, — отрезала старуха. — Открывай рот, кормить стану.
И достала откуда-то знакомую уже трубку с воронкой.
— Я убил ее, — вспомнил Стас. — Я же выстрелил…
— Кого убил?
— Женю Семенову, отроковицу…
— Туда блуднице и дорога, — сердито отозвался старик. — И нечего жалеть, поправляться надо.
— Рот открой! — скомандовала старуха и добавила, обращаясь к старику: — Вроде не в себе парень…
— Я сам, — сказал Рассохин и попробовал поднять вялую руку. — Не толкайте в горло…
— Ладно, с ложечки накормлю. — Старуха взяла туесок. — Глотать-то сможешь?
Он с трудом проглотил первую ложку чего-то теплого и безвкусного, больше пролил себе на бороду. И тогда его приподняли и на что-то оперли спиной. Рассохин оглядел пространство и наконец-то сам догадался, где он — в землянке Христи!
Старуха поднесла ему другую ложку, и Стас увидел — молоко.
— А где Христя? — проглотив, спросил он. — Христофор?
— Какой Христофор? — спросил старик.
— Хозяин…
— Не знаем, где твой Христя, — буркнула старуха. — Хлебай давай. А то дудку вставлю!
— Не в себе, — согласился наконец-то старик.
Рассохин наловчился глотать и выпил полтуеса молока. Потом опять окуривали дымом, и он вспоминал смешное слово — благовония. Должно быть, в них было намешано снотворное, поскольку он как ни сопротивлялся, а уснул. Когда же пришел в себя, то обнаружил перед собой старуху, которая сдирала с его груди кожу — так почудилось спросонья.
— Зачем? — спросил с любопытством и увидел широкий и длинный, в четверть,[35] багровый рубец, наискось перечеркивающий грудь от солнечного сплетения до бока. Боли уже не было, рана зарастала, и он сразу вспомнил медвежью рогатину, на которой запоролся.
Старуха ничего не ответила, содрала с груди восковой лист, скомкала его и бросила в печь. Сама же достала новый, обильно смазала его тягучей, смолянистой жидкостью и прилепила на рану.
— Скоро уж на ногах будешь! — оценила она состояние. — А то лежал колодой…
— Это я на рогатину напоролся, — объяснил Стас. — Прокошка вживил…
