Ознакомительная версия.
– А ворота распахните пошире. Чего им на запоре быть?
Семён навалился на тяжёлые створки. Бойкий Родька кинулся было наперерез, но осёкся при виде блеснувшей в глаза изогнутой индийской стали.
К тому времени как всполохнутые стрельцы начали выскакивать из домов, в раскрытые ворота уже вливалось подоспевшее разинское войско. Никакого боя не приключилось – одни понимали, что сила солому ломит, а другие и просто радовались лихому повороту, надеясь покончить с обрыдлой службой и мечтая о вольном казацком житье.
Стрелецкий голова Яцын был тут же повешен, а растяпу сотника Разин велел отпустить, напомнив на прощание, что не забыл его доброты.
Яицкий городок ничем особо не отличался от прочих украинных городов. Поставил его лет за тридцать до того богатый гость Михаил Гурьев Жили вокруг городка работники с рыбных учугов и соляных промыслов, да по царскому указу присылались стрельцы-годовальщики. Первое время городок был неприметен, однако вскоре земляной вал с деревянным частоколом поверху оделся бутовым камнем, а двое ворот прошили железными полосами, так что, даже будучи разбитыми в щепы, они не пропустили бы внутрь степных наездников. Внутри города – несколько домов, выстроенных из сплавного и барочного леса: воеводские палаты, терем самого Михаилы Гурьева, приказная изба, хлебные амбары. Там же и церковь, та самая, в которую просились ложные паломники – единственная на всю округу от Эмбы до Ахтубы. В слободах нестройные домишки теснились как придётся, прилежа промыслам, на которых старался их строитель. Слободки так и назывались: Рыбная, Соляная и Стрелецкая.
Казацкая орда переполнила город, выплеснувшись во все три слободы. Донские челны, мельничные струги и морские лодки-эмбенки были вытащены на берег, рядом поставлена вседневная стража. Купеческое и городовое добро поделено на кругу меж всеми жителями городка – кто и не хотел, всё одно свою долю взять был обязан, чтобы не оказалось среди мещан никого не связанного круговой порукой. Государев хлеб оставлен в амбарах и назначен на пропитание казацкому войску.
– Государь жалует нас хлебом по новым росписям, – объявил атаман с высокого боярского крыльца, – и милостиво похваляет, чтобы и впредь мы служили ему нелицемерно.
Яицкий люд слушал похвальбу, одни завидуя и мечтая пристать к казакам, иные – ожидая себе всяких бед.
Сам Степан Тимофеевич остановился в купеческом тереме, показавшемся куда как пригожей и приказной избы, и палат стрелецкого головы Яцына. Остальные казаки притулились где придётся.
Покуда его подельщики сварились, деля те дома, что побогаче, Семён приглядел себе невеликий домик в Стрелецкой слободе. Семён сразу приметил, что неказистый домишко уже обсыпан к зиме землёй, да и поставлен в ложбинке, где не так будут донимать беспокойные январские ветра. Пазы меж тёсаных барочных брёвен добротно промазаны глиной, а это значит, что и в самые морозы в доме будет тепло. Короче, люди живут небогатые, но прилежные, и Семён, соскучавший по домашнему уюту, не колебался. Без стука вошёл в избу, по-хозяйски выставил на стол заплечный мешок и сказал испуганной хозяйке:
– Буду у вас на постое. – Выложил на стол пятнадцать копеек денег, не глядя, велел: – Сходишь на торжок, рыбы купишь, пока дешева, припасу всякого. Я голодным быть не люблю.
Сказал и сам подивился, до чего быстро вчерашний раб присваивает начальнический тон. Вот уж верно, всё в руце господней. Жизнь делается по-своему, а человек лишь бока подставляет и дурному, и хорошему.
Никто Семёну не поперечил, а вечером оказалось, что и некому перечить, хозяйка объявилась вдовой – муж её сгинул в прошлом году, когда набеглые калмыки грабили учуги. Анюта осталась одна с двумя детишками, и ходить бы ей по миру, если бы не щедрый постоялец. Пятнадцать копеечных монеток были кинуты очень вовремя, да и потом Семён выдавал деньги не только на себя, а сметил так, чтобы всем четверым прокормиться. И уж ничуть не удивительно, что в первую же ночь как бы само собой Семён очутился в Анютиной постели. Никак не можно здоровому мужику честно вдоветь под одной крышей с молодой вдовушкой.
Так выпал Семёну последний в его жизни кусочек семейной жизни, хотя и тут всё не чинно повернулось, а через блуд. Видно, и впрямь, коли написано на роду всему Игнатову потомству ходить в блудодеях, то будь ты хоть монах рассвятой, но судьба и пронырливый женский пол тебя всюду достанут. Такое дело, впрочем, Семёна не больно мучило, не мальчишка, чать, серебро в бороде сквозит. Но почему-то было стыдно своей срамоты, что обрезан наподобие жида. Хорошо, что у русских не принято любиться при свете, глядя на телесную наготу. А в баню Семён строго положил ходить одному, в первый пар. А потом уже мылись Анюта с Дарёнкой и малолетним Мишаткой. Детишки, доставшиеся Семёну как бы в наследство от сгинувшего стрельца, мигом привязались к доброму дядьке, да и самому Семёну мальцы пришлись по душе. Мишатку он баловал, давал саблю подержать и немецкую пистолю, что умудрился добыть у татар. Вечерами рассказывал про арабов и турок, про соляной поход, уверяя, будто пистоля та самая, что Васька Герасимов проворонил. Говорил и сам порой тому верил. Анюта слушала байки с улыбкой – мало ли что мужики болтают... языком чесать они все бывалые. Главное, что в других домах не постояльцы, а непригожий табор, а у неё всё как при покойном муже.
Зимовка казакам выпала спокойная Холода пришли большие, море покрылось льдом, отрезав сотника Ивана Логинова, посланного вслед за Разиным, на Четырёх буграх. А по берегу и тем более никто в Яицкий городок забежать не мог. Стрельцы Лопатина и Северова зимовали в Астрахани и Красноярском городе на Бузан-реке. За всё время к казакам лишь несколько раз являлись незваные гости, да и то не с оружием, а с царскими грамотами.
Первыми прибыло посольство домовитых казаков с войсковым есаулом Левонтием Терентьевым во главе. Узнав о посольстве, Разин немедля собрал круг. Послы зачитали царскую грамоту и войсковой наказ: гулящим людям от воровства отстать, вины свои государю принести, а самим, не мешкая, идти к городу Саратову и там ждать решения своей участи. Разин царскую грамоту прилюдно целовал и в воровстве винился, но тут же объявил, что грамота, по всему видать, подложная, и как будет в Яицкий город другое посольство, тогда казаки и покорятся. С тем Левонтий и отъехал на Дон.
Недели через четыре объявились послы, привезшие вторую грамоту, Эту грамоту Разин, не читая, объявил подложной и велел сотника Микиту Сивцова посадить в воду. Сивцову напихали в Порты каменной крошки, вместо кушака подвязали огрузневшую одёжу веревкой и сбросили сотника в реку у причала. Кто был рядом в то время, рассказывали, что Сивцов до последнего не верил, что его так-то казнят, и кричал, не о пощаде умоляя, а доказывал, что грамота подлинная.
Ознакомительная версия.
