Ознакомительная версия.
Когда мне было шестнадцать лет (самый конец десятого класса), мне дали на пару дней книгу стихов Арсения Тарковского. Неважно, кто дал и почему, скажу только, что хозяин книги сильно переоценивал меня как потенциального читателя.
Поэзия меня в ту пору интересовала только формально. Ну, то есть, если пишешь свои стишки (а кто в шестнадцать лет не пишет), надо иногда читать чужие. Из вежливости, что ли. И, по возможности, прилюдно хвалить — которые складные и не шибко скучные. Чтобы не догадались, что тебя, кроме собственных стихов ничего не интересует. А то неловко получится.
Как-то, в общем, так обстояли мои отношения с поэзией.
И вот иду я по городу с книгой Тарковского в сумке. Из центра домой, на проспект Шевченко, незнакомым маршрутом. Потому что позаимствованная из рассказа Уэллса игра в Северо-Западный проход — одна из немногих важных детских штук, которые не оставили меня и в подростковом возрасте. Пройти незнакомым маршрутом, заблудиться-выблудиться, увидеть кучу всего нового — это мне всегда было интересно и даже жизненно необходимо.
На этот раз меня занесло в совершенно незнакомый район. И в какой-то момент показалось нелишним отдохнуть, а заодно сообразить, куда дальше. И, самое главное, покурить. Не то чтобы мне так уж прям хотелось, но финское «Мальборо», которое в начале восьмидесятых продавалось повсюду, стало таким важным атрибутом новой взрослой жизни, что не покурить было просто невозможно.
А поскольку мне никогда не нравилось курить на ходу, требовалось найти скамейку, желательно в более-менее уединенном месте, чтобы бабки не квохтали.
Место такое нашлось в огромном проходном дворе, занимающем пространство между двумя улицами. Как заведено в Одессе, он был зеленый, как положено в середине дня, безлюдный, и скамейка нашлась, скрытая от посторонних глаз кустами изготовившейся зацвести сирени.
При этом просто сидеть и курить мне быстро стало скучно. Мне в ту пору нравилось гулять в одиночку, но совершенно не получалось в одиночку сидеть на месте — надо было немедленно заткнуть внутреннее молчание какой-нибудь книжкой. А книжка у меня с собой как раз была — стихи Тарковского. Тем более, вежливость требовала прочитать из нее хоть что-то. Чтобы потом, когда хозяин книжки спросит: «ну как?» — можно было бодро отбарабанить: «Очень здорово, особенно вот это и вон то», — и добавить фактуру, позволяющую опознать якобы любимые стихотворения.
Короче. Открываю я, значит, Тарковского. От скуки и из вежливости. И потому что другой книжки у меня при себе все равно нет. И читаю: «Я так давно родился, что слышу иногда, как надо мной проходит студеная вода», — ну и все.
В смысле, меня накрыло. И наступила прекрасная вечность, проведенная на дне речном. «И город мне приснился на каменном берегу» — это был совершенно конкретный город. И «зеленый луч звезды» вдруг блеснул для меня в солнечном дневном одесском небе. И вообще все случилось. Это было полное и чистое разделение опыта с автором. Это было — восприятие. Это было то, ради чего мы все здесь собрались, хотя тогда мне, конечно, в голову не пришло бы мыслить такими категориями.
Это было одно из важнейших событий в моей жизни — один из тех внутренних переворотов, которые меняют человека и, соответственно, весь мир, вернее, закладывают фундамент грядущих (и уже неизбежных) изменений. Но если берешься описывать их словами, то и сказать толком нечего. Как мне сейчас.
В какой-то момент наступившая вечность все-таки сменилась обыденным течением времени, сигарета была докурена, книга отправилась обратно в сумку. Мне было пора идти дальше.
Поскольку одно из наиважнейших правил моей вариации игры в Северо-Западный проход — не возвращаться, пока не зайдешь в тупик, пришлось поискать другой выход из двора. Выход нашелся — арка, ведущая на улицу (как потом оказалось, Сегедскую). И уже на улице, когда стало примерно понятно, где я, и в какую сторону идти дальше, что-то дернуло меня обернуться. Конечно, это был тот самый сталинский дом. И та самая арка. В снах мне не хватало духу туда зайти, а наяву входить было не нужно, потому что я и так уже оттуда.
Очень хорошо помню, что это узнавание не вызвало во мне вообще никаких эмоций. Мне не было ни страшно, ни торжественно, ни интересно. Мне было все равно. Все уже случилось, и существо, которое вышло из двора, скрытого за таинственной аркой, было равнодушно к обещаниям, которые неоднократно давали во сне ребенку, которым оно (существо) когда-то было.
Мне понадобилось очень много лет, огромная дистанция, отделяющая меня не только от ребенка-сновидца, но и от существа, вышедшего в тот день из-под арки, чтобы оценить наконец красоту обещания инициации и ее тихое, лишенное внешних атрибутов магии воплощение.
В городе дождь, даже не дождь, а мелкая водяная пыль в воздухе, больше всего на свете люблю такую погоду, мы тут — почти рыбы, нежные жабры дрожат за ушами, чешуя на боках еще не видима глазу, но уже колется. Впрочем, я не о том, совсем не о том.
У меня есть Важное Дело, нужно купить персиковый чай, и вот я иду по центральной улице, смешавшись с толпой испанцев, немцев и других чужеземцев, которые приехали к нам из ведомых и неведомых стран учиться дышать в воде (водой?), — это модный теперь спорт, наверное, в сто раз круче, чем с аквалангом нырять, а мы, местные обитатели, столь же ярки и причудливы, как тропические рыбки, ну или почти. Но я, опять же, совсем не о том, что ж я сбиваюсь все время, слова в простоте сказать не могу, тьфу.
Я, впрочем, и шага в простоте сделать не могу тоже, вечно заносит меня в какие-то подворотни, хотя, казалось бы, иди себе прямо до угла, не выдумывай, лавка-то — вот она, но я все-таки зачем-то сворачиваю во двор, я сюда уже в двести сорок восьмой раз сворачиваю, наверное, вот как иду мимо, так и сворачиваю непременно, фиг знает зачем. Посидеть с мрачной мордой, подумать о чем-нибудь, таращась в небо, а больше тут делать нечего.
«О чем-нибудь» — это у меня сегодня о смерти, потому что ночью снился мой самый-самый нелюбимый кошмар — это когда я сижу и жду казни. Не бегаю, не сражаюсь, не гибну как герой, а сижу и тупо жду казни, и ни взлететь, ни сквозь стену пройти, мерзость, короче, ненавижу, хорошо, что редко.
И вот я сижу в чужом дворе, с видом на главную туристическую магистраль, которая никуда не делась, вот она, за аркой, и размышляю лениво, что человеку, у которого такое количество знакомых и даже родных покойников, давно пора бы знать из первых рук, что все там у них хорошо, и вообще хватит на эту тему париться. Не предполагать, а вот именно знать, как, скажем, узнаёшь о погоде в штате Мэн, позвонив по телефону живущему там приятелю. Мало ли что связь между нашими реальностями скверная, было бы желание, все можно устроить, тем более у меня такие знакомые покойники есть — зашибись; я имею в виду, что они при жизни были очень уж клевые. И кстати, думаю я почти сердито, у меня же там папа, отец родной, и если не он, то кто вообще?!
Ознакомительная версия.
