Когда-то, но не теперь… Теперь он стал неподдельным, непритворнымпроклятьем.
Вздохнув, Кимала вслушалась в песню грома, принесенную ветром. Она затихла вдали, оставив после себя лишь монотонный шелест дождя. Из глубин памяти вынырнул образ - она и близнецы, подстегиваемые косохлестом, бегут к единственному укрытию, находящемуся поблизости.Ветроворот бьет в спину, поторапливает, вынуждает все более ускорять шаг. Деревья сплоченно клонятся к земле под его напором, будто нарочитоуказывая дорогу к пещере воплощения.
Они ворвались в святилище Алэам вымокшие насквозь, с корзинами свежесобранных трав в руках, веселые и счастливые. Брат с сестрой, отплевываясь и отираясь, с хохотом повалились на сухую землю, а Кимала, едва сдерживая улыбку, шикала на них, что не к добру это, нарушать покой священного места.
Сейчас бывшей Хранящей чистоту казалось, что на беду людскую стихии привели детей в свои чертоги, тогда же в этом ей виделся милосердный промысел первооснов.
Очередной раскат, громыхнувший прямо над хижиной, заставил женщину вздрогнуть и спугнул видение. В отблеске молнии оно сменилось другим, столь же бередящим душу. В наступающих сумерках она и приемыши сидят у костра. Вечер постепенно размывает очертания жилища, а языки пламени задорно отплясывают на теплом ветерке, поджидая аппетитных кекликов, которых Риан старательно насаживает на вертел. Сестра смеется над ним и поддразнивает, зовет неумехой. Брат отшучивается и обещает искупать ее в реке, если не успокоится. А сама Кимала с умилением наблюдает за ними, утопая в бездонных водах материнской гордости.
Как же она любила их тогда! Как радовалась их звонким голосам! Как молила Алэам наполнить их жизни светом четырех стихий! И сколького не замечала, ослепленная своими радужными мечтаниями.
Спрашивая себя теперь, как могла тогда презреть очевидное, Кимала сокрушенно качала головой. Не было в ней желания видеть. Не хотела она лицезреть правду, предпочитая цепляться за собственные стремления. Изо дня в день сталкиваясь с особливостью близнецов, она старательно не замечала ее. Обходить странности стороной казалось правильным и угодным Алэемам. Во всех своих поступках несостоявшийся сосуд желала видеть направляющую руку Даровавших жизнь, но ошиблась.
Не этого ожидали от нее первоосновы. Не пригреть ей следовало подкидышей, а отторгнуть. Не для спасения явились они в этот мир, а чтобы подчинить его собственной самолюбивой воле.
Кимала отчетливо помнила, когда впервые стала свидетельницей преображения дочери. Помнила и сам момент, и то, как отвела взгляд, убедив себя, что зрение подвело ее. Когда предпочла предстать слепой пред очами близнецов, лишь бы сохранить обманчивую видимость понимания и любви, которых сроду не было между ними.
"Но это измышления одинокой старухи", - с болью напомнила себе женщина. Той самой старухи, которая когда-то пряталась за близкими сердцу чаяниями, лишь бы не испробовать горечь от разбившихся надежд.
В тот день бывшая Хранящая чистоту готовилась обрабатывать лозы для плетения. Огонь уже вовсю пылал, готовый принять в свои объятьяплоскодонный чан, отлитый для пропарки молодых побегов. Сами прутья, рассортированные по толщине, аккуратными стопками покоились возлепустующей тары, в ожидании своей очереди. Безрезультатно покликав близнецов, Кимала сама направилась к реке. Шум воды загодя приветствовал ее отзвуками бурления, так же, как заливистый смех, принесенный на гребне ветра.
Обрадованная знанием, что дети у воды, Кимала торопливо взобралась по тропе и столь же шустро припустила по косогору, намереваясь отправить брата с сестрой за двумя ведрами, сиротливо поджидающими у порога жилища. Вышла она у деревянного мостка, еще по весне укрепленного Рианом, и увидела сына, тянущего руки в призрачной фигуре.
Водной девой ее названная дочь стояла на древесном помосте. С поднятых над головой рук срывались искрящиеся на солнце капли. Чернота волос окрасилась зеленью морских глубин. Кимала тогда потеряла дар речи, а обмануться было проще, чем поверить. Моргнув, бывшая Хранящая чистоту отвела взгляд, отчего-то припомнив, каково это смотреть на разгневанных Алэам, а когда вновь посмотрела на приемышей, они, как ни в чем небывало, сидели рядышком, подобрав под себя ноги, и бросали в воду мелкие камни.
Ни она, ни брат с сестрой не заводили разговора о виденном Кималой у реки. И те, и другая предпочли сделать вид, что ничего необычного не случилось, и еще некоторое время их маленькая семья продолжала существовать в прежнем круговороте. Три зимы миновало прежде, чем сущность близнецов окончательно открылась Кимале. Открылась сполна, внезапно и широко, разбив упования материнского сердца и опустошив любящую душу.
Она в очередной раз забралась в тупик. Тагьери исчезла за вязкой преградой, через которую Литаурэль прорваться не смогла. Она изо всех сил вдавливала ладони в топкий камень, била, пинала, в бессилии топала ногами, но все же осталась стоять на месте. Хотелось кричать, но голоса не было, только невнятные хрипы рвались из горла.
Лита не знала, насколько давно она бродит по этому странному месту. Не знала, где оно находится и что представляет собой. Девушка не замечала ничего, кроме светящегося силуэта саблезубой кошки, которая непрестанно ускользала от нее. Дразнясь, показывалась, что вновь растворится в темноте.
Преследование духа, желание нагнать его, стали смыслом ее существования. Только одно слово пульсировало в крови, билось наравне с сердцем, руководило каждым движением. Вернуть! Все сделать, но обязательно вернуть обратно! Ничто иное значения не имело. Все остальное оказалось смыто волной единственного желания - слиться с тагьери. Вновь почувствовать ее присутствие, вновь разделись радость единства.
С каждой новой потерей, всякий раз когда дух исчезал за какой-нибудь преградой в Истинной что-то преломлялось, и какая-то часть ее оставалась умирать у непреодолимой препоны, ознаменовывая собой скорый конец борьбы. Девушка чувствовала, что чем дальше, тем сильнее она слабеет, тем больше становится расстояние между ней и саблезубой кошкой, и тем слабее светится дух в темноте, будто в свою очередь также теряет силы.
Иногда, в те моменты, когда тагьери пропадала из поля зрения, и Лите хотелось рассыпаться на части от отчаяния, ей слышались голоса. Они манили, обещали утешение, звали присоединиться к ним и практически убеждали. Почти, но все же не до конца. Стремление объять духа неизменно превалировало и гнало Литаурэль в противоположную сторону. Оно довлело над ней, в ней, стало смыслом каждого вздоха, каждого удара сердца. Стало ее всем!
