Нагой золотокожий юноша между тем кормил птиц, покуда они не склевали весь хлеб. Тогда почти все птицы улетели, лишь несколько остались сидеть на плечах Бруна и спинке скамьи. Они, как и Тарантио, наслаждались теплом.
Тарантио положил руку на плечо Бруна.
— Пойдем-ка в дом, — мягко сказал он.
— Я услышал их зов, — проговорил Брун не своим, мелодичным и тихим голосом.
— Кто тебя позвал?
— Птицы. Морозные ночи быстро истощают их силы. Зимой птицы погибают тысячами.
Внезапно Брун задрожал, и чудесное тепло тотчас исчезло, уступив место колючему, безжалостному холоду. Брун вскрикнул, и птицы, испуганно вспорхнув, улетели прочь. Тарантио увел юношу в дом и усадил у огня.
— Что со мной происходит? — уже своим голосом жалобно спросил Брун. — Как я оказался в саду?
— Ты кормил птиц, — сказал Тарантио.
— Мне страшно. Правда, страшно. Я не могу думать. Как будто во мне поселился кто-то еще. — Брун дрожал всем телом, и Тарантио укутал его одеялом. — Наверно, я умираю.
— Нет, ты не умираешь. Это все та магия, которая исцелила твой глаз. Каким-то образом она разошлась по всему телу.
— Я не хочу этого! Тарантио, я хочу стать прежним. Мы не можем убрать эту магию?
— Не знаю. Ты помнишь, как кормил птиц?
— Я ничего не помню. Я спал, и мне снился сон. Я почти его не запомнил. Я был в лесу, и там были еще люди… нет, нелюди. У них была золотистая кожа, и они… умирали. Ну да, там были и дароты. Дароты убивали этих, с золотой кожей. Это было ужасно. Потом… потом все исчезло, и я очнулся в саду.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Тарантио. — Что-нибудь болит?
— Нет. Не болит. Только… — Брун не договорил.
— Что — «только»? Ну же, говори!
— Понимаешь, я не один. Не один.
— Конечно, ты не один, — ласково сказал Тарантио. — Я с тобой.
— Нет, ты не понимаешь! Я не один вот здесь, в моей голове. Там кто-то есть.
Брун начал всхлипывать, и Тарантио ощутил прилив ярости, вспомнив, какое удивленное лицо было тогда у треклятого колдуна.
Эта вспышка гнева разбудила Дейса.
— Что случилось? — спросил он. Тарантио объяснил.
— Кто-то есть у него в голове? Ох, до чего знакомо! Я знал, что с Бруном не соскучишься. Похоже, братец, наш с тобой случай заразен.
— Это не смешно, — сурово сказал Тарантио. — Брун перепуган. Он думает, что умирает.
— Все мы смертны, — философски отозвался Дейс.
— По-моему, Певец знает больше, чем говорит. Когда он сегодня придет, я его расспрошу.
— Лучше поручи это мне, — мрачно предложил Дейс.
— Может быть, и придется, — согласился Тарантио и, взяв Бруна за руку, отвел его в спальню.
— Отдохни немного, друг мой. Вот увидишь, тебе станет полегче.
Брун забрался в постель, натянул повыше одеяло и положил голову на подушку.
— Погляди на его ухо, — бросил Дейс, и Тарантио в тоже мгновение увидел, что мочка уха, прежде гладкая, стала рифленой, точно раковина.
— Если я когда-нибудь встречу этого колдуна, — прошипел Дейс, — я вырву у него сердце!
Советник Пурис, дрожа от холода, стоял у южных ворот и пересчитывал запряженные волами фургоны, которые один за другим неторопливо въезжали в город. Война за Жемчужину дорого обошлась сельскому хозяйству — торговля пришла в упадок, многие деревни были уничтожены, молодые крепкие мужчины побросали крестьянский труд и ушли в наемники.
Даже если забыть о даротах, Кордуину угрожал голод. Зерно по сравнению с прошлым годом поднялось в цене в пять раз, и городская казна стремительно пустела. Перепись, проведенная по приказу герцога, показала, что в Кордуине сейчас живет почти семьдесят тысяч человек. Многие уже сейчас голодали и оттого все больше людей становилось на путь преступления.
Когда последний из двадцати двух фургонов миновал ворота, Пурис нагнал его и, взобравшись на козлы, уселся рядом с возницей.
— Я ожидал сорок фургонов, — сказал он. — Столько, сколько обещали.
Возница откашлялся и смачно сплюнул.
— Больше ничего нет, — проворчал он. — Скажите спасибо и за эти.
— Но мы заплатили за сорок фургонов!
— Это не мое дело, советник. Разбирайтесь с купцом Ландером.
Пурис поплотнее укутался в меховой плащ с капюшоном и подумал о городских пекарях, которые сегодня вечером выстроятся очередью у зерновых складов. Сорока фургонов едва хватило бы, чтобы наполовину обеспечить их нужды; двадцать два фургона означали, что завтра в городе вспыхнет голодный бунт.
На Складской улице Пурис спрыгнул с фургона и вошел в крохотную контору сразу за воротами. Минут пять он постоял у печи, грея застывшие руки и размышляя все о том же. Пекари уже получают только сорок процентов того, что им потребно. Теперь им придется выдержать новое сокращение поставок.
К нему подошел молодой писец и предложил кубок с горячим, приторно сладким ромашковым чаем. Пурис поблагодарил. Писец вернулся за стол и продолжал делать записи в конторской книге, отмечая число фургонов и время их прибытия. Пурис огляделся. Щели в окнах были заклеены бумагой. Она изрядно отсырела, и с нее на стены сочилась вода.
— Не слишком здесь уютно работать, — заметил Пурис.
Молодой писец поднял голову и улыбнулся.
— Мне здесь нравится, — сказал он и, поднявшись из-за стола, надел отороченную мехом шапку. — Прошу прощения, советник, мне надо уйти. Я должен проверить, как разгружают фургоны.
— Да, конечно. Спасибо. — Пурис протянул ему руку. Молодой человек пожал ее и вышел из конторы.
Сбросив плащ, Пурис подошел к столу и принялся просматривать конторскую книгу. Почерк у молодого писца был четкий и аккуратный. За последние две недели в город прибыло около трехсот двадцати фургонов — с зерном, мукой, солониной, специями, сушеными фруктами и вином с островов. Почти все эти припасы доставлялись через порт Лоретели, и поставки по большей части организовывал купец Ландер. Пролистав книгу, Пурис обнаружил, что за последние три месяца объем поставок через Лоретели постепенно сокращался — и одновременно росли цены. В этом состоял непреложный закон экономики: когда спрос превышает предложение, цены взлетают, точно стая вспугнутых голубей.
Вернулся молодой писец и, похоже, опешил при виде Пуриса, сидевшего за его столом.
— Я могу вам чем-нибудь помочь, советник? — осведомился он. Пурис поднял на него глаза и увидел, что тот явно напуган.
— Я просто изучал записи о поставках, — сказал он. — Боюсь, что нам грозит голод.
— Сударь, я уверен, что герцог что-нибудь придумает, — с заметным облегчением заверил молодой человек. — Не хотите еще чаю?
— Нет, я должен идти. — Они снова пожали друг другу руки. — Как тебя зовут?
