— Девушка пойдет со мной, я не позволю тебе осквернить репутацию одного из лучших красных домов Империи. Я и мои прислужницы подготовят ее к аукциону. Неужели ты думал, что высшим господам понравится наблюдать на оголодавшее и изможденное создание. Так и вовсе откажутся от торгов, и даже нашего хлеба не испробуют, как и не сделают глотка красного вина из наших виноградников.
— Если с ней что-то произойдет…, - начал протестовать ее пленитель, и его пальцы резко стиснулись на цепи.
— Какое верное начало предложения, — немедля перебил его мужчина, подставляя веер к его гортани, и едва коснувшаяся кожи сталь оставила глубокий порез у самого кадыка, отчего жидкость оттенка темного бургунда потекла вдоль его шеи, пачкая золотую рясу, опоясанную перевязью с кристальными кинжалами. Алые каменья, перевязанные красной, словно кровавой лентой, свисали с конца веера, и чуть покачивались из стороны в сторону, и тогда Айвен поняла, что в крохотных стеклянных бусинах содержался страшнейший яд волчьих ягод, потому что только он мог оставлять в стекле злато-медные разводы. Человек носил с собой смертельную отраву, выставляя ее в качестве украшения.
— Если с ней что-нибудь произойдет, и я не смогу исцелить ее раны, которые ты ей нанес своими громоздкими кулаками, я отправлю тебя в пустыню, заковав в самые крепкие цепи, и солнце будет лизать твое грязное тело, выжигая и кожу и кости, и только скорпионы будут оплакивать твои смрадные кости.
Стражник набрал побольше воздуха, отходя на шаг назад, подальше от опасного оружия, обжигающего кожу дыханием смерти, и натужно выдохнув, произнес, но в голосе его была слышна дрожь, преисполненная желанием ярости и гнева:
— Да прибудет воля твоя здесь, Асир. Но запомни, я буду первым, кто встанет на твое молочное горло, когда недуг и препятствие встанут у тебя на пути, или когда ты совершишь ошибку, за которую заплатишь сполна, как своей жизнью, так и своим длинным языком.
Молодой человек на это лишь пожал плечами, расправляя и закрывая веер, играя острыми звеньями, рассекающими воздух, и стебли цветков полных хризантем, укрытые влагою рассветной россы, окружающие рубиновые высокие вазы, подрезались от невидимых волн ветра.
— Понимаю, — тихо промолвил он, склоняя голову вперед и одаряя нежной улыбкой. — Что же, мне следует поберечь себя и прикрывать спину с нынешнего дня. Однако же, позволь и мне дать напутствующее слово тому, кто произнес слова мести столь откровенно перед ликами божественных защитников и служителей Януса, — глаза его заискрились недобрым огнем, и Асир развел руки в стороны, словно давая возможность еще раз оглядеть сверкающий несметным богатством убранство холла, как и различить среди горельефов, возвышающиеся над их челами и статуи, стоящие в прямой ряд, что окружали и наблюдали за фигурами живых людей, что отражались в тихой глади льдинисто-прозрачной воды. Айвен подняла свои глаза на беломраморную статую, что была ближе всех, ее тело распласталось почти возле его стоп — мужчина сидел на белоснежном троне, держась за бриллиантовую гарду высокого клинка, украшенного резьбой вдоль всего острия, и меха белого барса падали на его широкие и сильные плечи, и маска льва украшала его красиво лицо, скрывая темноту глазниц. Один из двенадцати великих властителей, правящих всею земною юдолью, восседая на своих лотосовых престолах, находясь в обители бессмертного царствования, в небесных дворцах, скрывающихся за грядою облаков. Рядом с ним стояли и другие фигуры, изображающие остальных наместников, главенствующих над всем сущим. То были статуи, но их гордые осанки, восхитительный и неуловимый свет, исходящий от камня, успокаивал, привносил долгожданный покой в душу, словно они присутствовали здесь, защищая своей правотою и справедливостью даже в таком червленом и грязном месте. затем сложил ладони вместе, и длинные рукава его туники соединились в единый фрагмент китайского символа вечности, в котором сошлись в битве небесные драконы.
— Береги поныне и свою спину, и спину тех, кого ты любишь со всем чаянием и заботою, ибо с этого мгновении и их подстерегает обитель вечной темноты.
Он протянул руку, и длинный широкий рукав из тончайшего шелка соскользнул с его нежнейшего запястья, увитого чернильными символами и магическими рунами, рассказывающие историю о чарующих имперских садах, чудесных и необъятных равнинах, цветущих пестрым красным огнем прелестнейших бутонов; в рисунках бились птицы жара и тигровые зубы; небесные чертоги вздымались над воздушными краями, и платиновое блюдо луны восходило над закатным солнцем. Живою дымкою растекались узорчатые облака, и сизые туманы над горными вершинами; и строфы из древнейших текстов сплетались в златом теснении на его чистой коже с черными каллиграфическими росписями. На его запястьях поднимались бутоны роз и анемонов, дымчатая взвесь ложилась на лепестки красной канны.
Стражник передал ему цепь, и молодой мужчина склонился над девушкой, и Айвен различила в потоке красок его пронзительные фиалковые глаза. Он в безмолвии смотрел на девушку, и перевел взгляд на оковы, что держал в своих руках.
— Ты не сможешь дальше передвигаться, — произнес он, крепко удерживая металлические звенья в правой руке, и оборачиваясь к мужчинам, что все еще стояли не дальше двух шагов от прокаженной, готовые в любое мгновение схватиться за драгоценные эфесы своих могучих мечей и разломить ее тело надвое, как грань стекла. Женщины, что были в его окружении, мягко ступали по начищенным плитам, удерживая в руках чернильные лютни, что были темнее лесных сумерек, и текстура дерева сверкала лаком, а бриллиантовые вкрапления, как далекий лунный свет, сияли яркостью иных планет, и знойный воздух разглаживался, касаясь кристальных струн. Женщины были красивы, ни в коей сравнение с ее изуродованной сущностью. Кожа их была темна, как светлая патока, и на челах, украшенных орнаментами красной и златой краской, глаза их сияли ярче сапфировых небес и блеска водной глади в сумеречье. Айвен боялась посмотреть на себя в зеркало, и была благодарна тому, что ее угнетатели не повесили напротив камеры, в нескольких сантиметрах от нее, огромное напольное зеркало, которое обнажило бы ее суть полностью бы перед ней самой. Догадайся бы об этом, владыка этих дворцов, он бы скорее не отказал себе удовольствие самолично лицезреть отчаяние на ее лице, последний проблеск ускользающей надежды, но это сломило бы ее окончательно, и тогда бы может девушка и решилась бы откусить себе язык. Должно быть, неприятная смерть — больно и отвратительно, омерзительно. Она не хотела себе такого окончания, даже когда сама жизнь оставалась бессмысленной, выглядело бы так, как будто она сдалась под тяжестью оков всего мирозданья, даже рептилии и мошки не могли закончить свое существование более жалко, нежели самоубийство. Отрешиться от наваждения и унижения было последним и крайним исходом, на который она не решалась решиться. Гордость, остатки самообладания не позволяли.
