Трава. Тонкая нитка зеленой травы вилась под ногами, и даже первоцветы в ней, как те жемчужины. Всякие, но все больше разноцветные примулы и мышиные гиацинты. Марджори углядела в том знак. Это ничем иным быть но могло, вокруг простирались все те же сирые равнины, утоптанные в пыль, а строчка зелени словно отмечала залегшую под кожей земли водяную жилу. Марджори развернулась и пошла по мягкой траве, и сколько шла – не помнила. Тут даже дышалось легче. Тропа стелилась шелком, а воздух лился медом и аметистовые крокусы раскрывались прямо на глазах. Пар поднимался от земли, и даже ветер как будто ослабел: уже не резал насквозь и пополам, а едва колыхал влажную теплую завесу, касался щек, приглаживал волосы. Это могла быть дорога хоть в ад, хоть в рай, хоть к цели искомой, а хоть бы и совсем наоборот. Как справедливо заметил дракон – в зависимости от силы желания, а другого закона тут нет.
Вот из-за этой-то завесы парного тумана Марджори Пек не сразу разглядела, что идет зеленой тропой не одна. Чей-то угловатый силуэт проступил чуть впереди, будто нарисованная тушью закорюка на белом холсте. Если бы оно стояло неподвижно, Мардж приняла бы его за огородное пугало и мирно прошла бы мимо: разве что задумалась, кого оно отпугивает. И от чего. А если бы оно шло со скоростью Мардж, она бы никогда его не догнала. А если бы скорее – скрылось бы в тумане совсем, и Мардж перестала бы о нем думать.
Интересно, на кой мне столь глубокомысленные умозаключения?
Когда же она приблизилась к этой странной фигуре настолько, что смогла ее рассмотреть, показалось, что оно, кто бы оно ни было – пьяно. «Закорюку» шатало, а пару раз она даже упала вперед, на выставленные костлявые руки. Нет, не пьяно. Пьяные валятся не так. Пьяные слишком поздно соображают, что падают. Оно… больно, как будто. Будучи по уши в метафизике, Мардж на секунду даже предположила, что это она сама тащится впереди. Она-Другая. В самом деле, откуда ей знать, может эта тропа – кольцевая, вроде круга жизни? Мало ли какие тут шутки? Вон, даже тартан на нем есть – драный, исходных цветов не разберешь.
Нет, не кольцевая. Впереди, там, где нога существа не ступала еще, не было ничего. Ну то есть было все то же: пыльная убитая земля, смороженная в комья. Ни травы, ни тем более цветов. Все мертво, страшно и безнадежно.
Существо впереди опять упало со стоном отчаяния и боли. Марджори хотела помочь, но побоялась: очень уж страшным оно ей показалось. «Оно» – потому что было оно таким худым, что на взгляд пол не определялся. Губ на лице не было вовсе, а в щели рта, края которого двигались, потому что существо ртом дышало, то и дело показывались крупные желтые зубы, некрепко сидящие в деснах. Бровей тоже не было, как ресниц на мятых веках. Глаза навыкате, все в красных жилках, непрестанно слезились, а дыхание вырывалось из груди с хрипом. Суставы – особенно коленные и те, что выпирают на запястьях – натягивали сухую серую кожу. Ноги были изранены и босы. Честно говоря, Марджори не могла себе представить, чтобы существо, которое выглядит подобным образом, было живым.
А за ним распускались цветы, и весна поднималась, как на дрожжах. Как это возможно?
– Вы устали, – сказала Мардж. – У меня есть сухари. Разделите их со мной?
Существо кивнуло, будто бы совсем не удивившись ни предложению Мардж, ни самому ее появлению. Они расстелили рядом свои тартаны, оба – на мягкой траве. Марджори Пек развязала платок с дорожным припасом. Это тоже сделка: за угощение платят россказнями. Все, кто как она, росли на улице и владели улицей, знают это Правило Дороги и следуют ему. Улица – она ведь та же дорога, только обстроенная домами. Тонкие прутики ивы пробились вокруг и потянулись вверх, огораживая их бивуак. У Мардж на глазах набухли почки, пробились зеленым конусом, задымились нежной листвой с серебристой подпушью.
– Куда, – спросила Мардж, – вы идете?
Существо пожало костлявыми плечами. Оно было немного занято: во рту у него размокал сухарь.
– Неважно, – прошамкало оно. – Не сочтите за грубость, мисс. Это неважно мне. Все затевалось ради того, что остается сзади, так что финал неважен! «Куда-нибудь» – вполне подходящий адрес.
Марджори оглянулась на зеленую борозду, расцветающую жизнью.
– Это был дар, – сказало существо, – данный нам при рождении. Нас было у матери семь, и можно было выбирать.
Оно посмотрело на мертвую округу, где царил, казалось, вечный ноябрь, а зеленая полоса, уходящая за горизонт, напоминала шрам.
– Прочие выбрали идти по цветущей земле, не оглядываясь. А я…
– Но почему?!
Оно ухмыльнулось во все свои пять зубов и поглядело вниз с холма.
– Возможно из вредности. И с другой стороны: что может быть лучше, чем сказать – это сделал я?
– А те шестеро? Что они?
– Они выбрали идти по цветущим землям, питая себя эманацией жизни. Может быть, они стали бессмертными богами, не знаю. Я стараюсь не думать об этом.
– А вы питали Бесплодные Земли эманацией себя? И… как долго?
– Долго. Во мне много жизни. Было много. К тому же в детстве это вовсе не в тягость. Это так забавно, и восхищаются все: родители, соседи, учителя. Ты прикасаешься к камню, и по нему вьется плющ, лилии и розы отмечают твой след… Отсюда рождается безумная тяга: еще, еще, еще! Каждый твой шаг – это сад.
Оно закашлялось.
– Но Бесплодных Земель так много, – осмелилась Мардж, когда существо утерло ладонями брызги слюны. – И шестеро ваших братьев и сестер где-то там, возможно, продолжают пожирать их. Вас не хватит.
Оно откинулось на локти и мечтательно сощурившись посмотрело вдаль.
– Вы не поняли. У меня нет ни малейшего чувства долга. Я делаю это для себя. Я так хочу. Я прошел здесь. Вот мой след.
– Но как, как младенец может выбирать такие серьезные вещи? – Мардж аж задохнулась от негодования. – И кто дал право родителям выбирать такие вещи?
Эээ. Глупость. Правил нет. «Это» было ребенком, который творил чудеса походя, со счастливой улыбкой, и все вокруг восторгались им. Потом оно стало подростком и жаждало самореализации. Потом… потом, как водится, наверняка был период, когда ему захотелось разделить свой мир с кем-то, кто будет ему так же рад. Но тут его поджидали очевидные сложности. Потому что это – не норма. Потому что оно могло, конечно, вырастить вокруг себя и своей избранницы (условно говоря о ней в женском роде) маленький прекрасный садик посреди самых-пресамых Бесплодных Земель, но сами Бесплодные Земли вокруг были как пустая страница или канва, как ненаписанная книга в голове. Оно не могло остановиться, оно не могло ни отдать себя, ни разделить, и в конце концов в его личном мире остались только Бесплодные Земли, поле непаханое, пахать которое – только собой. И не пахать нельзя, потому что бросишь – и на этом кончишься сам. Выбора нет. Выбора никогда нет. Так говорят те, кто уже сделал выбор.
