— Ты же сказала, что мы не твои марионетки… Помнишь, там, на берегу? — Голос Дубины звучит глухо, словно рождающееся в горле рычание.
— Я сказала правду. Вы мне не марионетки. А ваш мир мне не игрушка. И я не веселюсь в компании туповатых богов где-нибудь на горе, бросая кости и упиваясь властью.
— А чем же ты занимаешься? — рычания в голосе моего напарника поубавилось, но оно еще чувствуется. И нервирует.
— В данную минуту я гублю свою жизнь… — грустно отвечает создательница нашего мира. Можно сказать, мать богов. Потому что если ты создаешь мир, то и богов, которые могли бы ставить его на кон и безобразить на его просторах, ты тоже должен создать, не так ли?
Дубина поднимает брови. Самопожертвование — это да, это он понимает. И я понимаю: даже у демиургов есть другая, совсем своя жизнь, которую иной раз приходится губить во благо свежесозданных миров.
— А эту жирную гадину тоже ты создала? — раздается отчаянный возглас. Корди. Наша храбрая девочка, вечно влипающая в самопожертвовательные истории. Даже когда мир меняет свои законы на обратные, главная особенность Кордейры остается неизменной.
— Нет. Ее, как раз, создала не я.
— А кто?
— Множество людей. И в первых рядах, разумеется, маман. Так уж повелось, — Ася задумчиво качает головой, — если человек вырастает моральным уродом, в списке компрачикосов* (В Испании, Англии, Германии, Франции XIII–XVII веков — скупщики детей, которые уродовали малышей, а затем перепродавали, делая из них шутов, акробатов и т. п. — прим. авт.) непременно фигурируют его родители. Они-то и создают самых страшных монстров… Вот и Старый Хрен, который пытается отравить мой мир — порождение дурных родителей…
— Не верю я в это! — решительно отмахивается Кордейра. — Ни у кого из нас не было хороших родителей. У всех троих вместо родителей было черт знает что. Но мы же не монстры?
Я оборачиваюсь к ней, иронически подняв бровь. Нет у меня слов, чтоб ответить такой искренней, такой наивной и такой непонятливой принцессе. Но она и сама уже сообразила, что сморозила глупость. Кто мы, как не монстры? Можно долго и величаво распинаться насчет нашей мощи, стихийности, непобедимости и бла-бла-бла… А можно по-простому: мы — чудища. Уроды. В том числе и моральные. Мы растеряли представления о том, что хорошо, а что плохо на тропах выживания и на путях отчуждения. Мы десятилетиями иссекали из своей души все, что могло в неподходящий момент завопить: стой, так не делают, это не по правилам, если ты такое сотворишь, тебя накажут!
А теперь, когда каждый из нас превратил себя в живое оружие — разве мы люди? Я обвожу глазами нашу славную компанию — это какой-то бал подземных духов! И только "Вальса троллей" Сибелиуса для саундтрека не хватает…
Ася перехватывает мою мысль на лету. И печально усмехается. Действительно, церковники братца Шарля не признали бы в нас людей. Ни в ком. Включая их высочество Эркюля. И принялись бы изгонять как нечисть и нелюдь. Вероятно, духами, демонами, а то и богами языческого пантеона становятся те, кого родственники особенно допекли. Энергия скверных слов и дел преображала их сердца и мысли во что-то новое, несовместимое с человеческими телами…
— Так мы пойдем ТУДА или нет? — упорствует Кордейра.
— Конечно, пойдем! — ставит точку Дубина. Еще бы. Там, за переливчатой гладью, его принцесса все еще сидит в своей светлице хрустальной статуей, подняв прозрачную руку, и свет проходит сквозь нее легче, чем сквозь оконное стекло… И кто гарантирует, что народ не уничтожит колдовское изваяние неведомо куда девшейся принцессы, если мы не вернем Кордейру домой? Может, гибель «статуи» никак не повлияет на Королеву Вод, а может, и убьет ее на месте. И все-таки ни одному из нас не будет жизни в причудливом зазеркальном царстве, пока жив наш враг… что бы он собой ни представлял.
Ловко, однако же, Ася увела нас от главного вопроса!
— Итак, — сухо говорю я, — ты создала этот мир. Не слишком представляя, чем это тебе грозит. И выгоды никакой не преследовала.
— Почему же? Всякий, создающий свой мир, преследует выгоду, — улыбается наша демиургиня. — Здесь была ты. Ты могла делать то, о чем я всегда мечтала.
— И что же?
— Уничтожать своих врагов. Физически уничтожать. Ведь ламия — это я. И ярость ее жила во мне, бессильная и безвыходная, и душила меня, и уродовала мой разум. Но в своем мире я — законопослушный обыватель. Рубить в капусту всех, кто мне навредил, я не имею возможности. Или смелости. Или того и другого. Я выпустила тебя в этом мир, как демона смерти, как ангела мести, вооруженного и бесстрашного. Но я не знала, что выпускаю еще кое-что. Кое-кого.
— Рассказывай дальше, — я устраиваюсь удобнее на сырых камнях. Чувствую, нас ждет еще много откровений.
— Ярость бывает чистая, кровавая, открытая. А бывает изломанная, тайная, подлая. Ярость, обращенная не на врагов, не на тех, кто причинил тебе зло когда-то или продолжает причинять. Она выбирает жертв из числа слабых, доверчивых, беззащитных. Таких, как ты сама… была. И продолжает эстафету подлости, и становится еще гаже, еще злее, еще бесчестнее, чем твой палач. Распознать ее в себе почти невозможно. Разум отказывается верить, что в нем живет подобная тварь. А она тем временем захватывает все больше и больше пространства души. И если я создаю мир из своей души, то я воплощаю и это неназванное, нераспознанное зло. И оно приходит в миры, которым я дала жизнь. — Ася устало вздыхает. — Вот и все. Я — это она. Она — это я.
— И что, выходит, Старый Хрен тебе вроде как… двойник? — вскидываюсь я. — Или близнец? Сестрица твоя? Или братец? Или еще какого-нибудь пола — извини, я в божественной физиологии не разбираюсь…
Ася глядит на меня с тоской.
— Нет, не близнец. Она — это я. Просто я. Только из другой судьбы.
Ум у меня начинает заходить за разум.
— Из какой другой судьбы?
— Из непрожитой. Я, пытаясь скрыться от своей боли и гнева, сошла с ума. Там… — Ася неопределенно машет рукой куда-то в темноту. — Это была только одна из дорог, которой можно сбежать от боли — внутрь себя, глубоко, чтоб окружающая действительность не терзала. А другая я, в иной реальности, пошла другой дорогой. Научилась быть жестокой. Научилась убивать без оружия. Научилась обращаться с людьми, как с шахматными фигурками. Может, ей тоже что-то не нравилось в ее мире, ей захотелось большей власти, шахматную доску побольше, не знаю. И она тоже принялась создавать себе мир. В котором ты, Геркулес и Кордейра должны были стать пищей, рабами, подручными… И она бы своего добилась, если бы мир у нас не оказался общим, одним на двоих. Я начала ей мешать, ты вышла из-под контроля, вместо покорных зомби она получала то ламию, то суккуба, то дракона… и даже нескольких драконов. Я все запутывала и запутывала ее планы, не зная, что творю и почему. А ведь как все хорошо начиналось, когда она позволила вам сбежать из Горы!
