Ричард остался и думал. Теперь он уже был практически уверен, что дикое враньё — не большая часть того, что говорилось офицерами, жандармами, газетёрами и капелланами, а практически всё.
На следующий день, во время некоторого даже затишья, когда то и дело начинался мокрый снег и фронт только перелаивался с обеих сторон редкими артиллерийскими залпами, офицер из Особого Ведомства показывал солдатам нашего фарфорового мальчика, погибшего в том самом бою, когда контузило Ричарда. Наш герой, видимо, попал под струю адского огня — так что перелесцы разглядывали обгорелую куклу. Кости обуглились, но фарфоровая маска и металлические части уцелели — и один потускневший от жара глаз.
Для перелесских солдат зрелище оказалось дико непривычным и ужасным.
— Видите, — говорил особист голосом, от которого Ричарда бил озноб, — как рыбоеды поднимают мертвецов? Твари малоуязвимы, но и они смертны. Стражи, артиллерия, огнемёты — всё это их уничтожает, так что не бойтесь. На все козни ада у нас есть противодействие.
Солдаты перешёптывались и морщились, а Ричард с тоской смотрел на фарфоровое лицо, закопчённое и потрескавшееся, но всё ещё красивое. Смотрел — и думал: зачем такое? Зачем эти сложности, этот тонкий механизм пальцев, эта фарфоровая красота? Проклятый Дольф просто поднимал мертвецов как есть — и ни времени, ни денег, ни труда его подданные на это не тратили…
Оно и страшнее было. И омерзительнее.
Зачем они украшают? Безумие же! Не выгодно, смысла нет. Зачем?
Особист оставил солдатам пачку брошюр «Наши враги», приказал взять каждому по брошюре и ушёл. Ричард взял.
Самым главным врагом, о котором в книжке на серой грубой бумаге говорилось, был некромант. «Ты должен научиться узнавать некромантов сразу, узнавать везде — и стараться уничтожить при любой возможности». Тёмное клеймо и знаки отличия: черепа в петлицах, череп на нарукавной нашивке — это если некромант с той стороны. Но солдат должен иметь в виду: среди своих тоже может оказаться скрытый враг.
Если кто-то из сослуживцев странно себя ведёт, если слишком спокойно относится к трупам, если у него есть какие-то скрытые уродства или чёрные родинки — о таком потенциальном враге, возможном шпионе, нужно непременно сообщить либо капеллану, либо особистам. Если кто-то говорит о галлюцинациях, кошмарных снах, приступах ужаса — тоже доложить.
Читая это, Ричард только усмехнулся. По их логике, он должен доложить о себе самом, что ли? Но он, Ричард, точно не некромант…
Видимо, примерно так же рассуждали и другие парни.
— Ты вот поживи в окопах-то, — ворчал старый солдат Грегор, тряся брошюрой. — Когда мертвяки друг на друге лежат чуть не у тебя под носом. И поглядим тогда, как ты станешь к ним относиться… и как у тебя будет со снами и с ужасом… Поглядим, будешь дрыхнуть, как младенец, или тоже орать во сне начнёшь, как все… развелось писак, кирпичу негде упасть…
Все — и Ричард — с ним соглашались.
А потом Эгель вдруг завопил:
— Смотрите-ка, братцы: дракон кружит!
Первый раз тогда Ричард увидел дракона. Все начали палить вверх из винтовок, пальнул пару раз и Ричард, даже сказал: «Эх, высоко больно, пулей не достать» — но вся беда в том, что достать дракона он даже не пытался.
Это тоже было красиво: снег перестал, развиднелось — и красиво он парил, распахнув острые крылья, вспыхивая на скудном солнце яркой медью. Лёгкий и чистый, подумал Ричард. И живой.
— Разведчик, — сказал кто-то из ветеранов. — Ну дадут нам жару, если не убить гада!
С позиций взлетел жрун. В небе он так и выглядел, как должен был: неестественный, тяжёлый, поднятый злобным чудом труп — против живого существа. Ричард смотрел на воздушное сражение, на клубы чадного огня, которые извергала тварь, на то, как дракон легко ускользал от них, — и думал: дракон тут за нас. За свет. За людей. Против адской твари.
И как получилось, что тварь на нашей стороне, а дракон — на другой? Всё идёт к тому, что мы воюем на стороне ада.
Ричард с ужасом ждал, когда жрун сожжёт дракона: как тот ни был лёгок и ловок, не было у него способов защититься от огня. У него сердце замерло, когда дракон вдруг, сложив крылья, начал падать резко вниз, а жрун ринулся за ним. Но тут с нашей… в смысле с прибережной стороны рявкнуло сразу несколько пушек, дракон нырнул под залп шрапнели — и она в воздухе разорвала жруна на части.
Ричарду стоило очень большого труда не заорать радостно. Он оглянулся — и увидел блестящие глаза окопной братвы.
— Ух ты ж, как они его, — выдохнул Эгель и смущённо кашлянул. — Ушёл дракон-то, братцы.
Солдаты разбрелись. Они казались Ричарду пристыженными — и он подумал: не иначе как им тоже было радостно видеть, как уничтожили жруна.
Как наши враги уничтожили нашего… гхм… союзника.
Потому что — ну их в пекло, этих союзников, которые добивают своих.
Но мысль никак не хотела оформиться до конца и царапалась внутри разума, как ресница, попавшая в глаз: не больно, да и волосок-то крохотный, но никак не выходит от него избавиться, и забыть о нём невозможно.
Между тем небо снова заволокло, опять посыпал снег — и фронт притих. И Ричард, пользуясь тишиной, пошёл в лазарет, проведать Вика.
Окопный народ у лазарета не толпился, зато у стены, около штабеля гробов, на гробовой крышке сидел громадный жрун и пожирал из эмалированного таза какие-то кровавые ошмётки. Ричарду померещилась кисть руки с растопыренными пальцами — и он поспешно отвернулся, пошёл поискать свободного санитара.
А как нашёл — увидел, что и у этого глаза словно у отрубленной свиной головы.
— Чего надо? — буркнул санитар.
— Дружка повидать, — сказал Ричард. — Виксен из дома Осоки. Вчера доставили.
— Помер, — выдал санитар, не меняя тона.
— Как помер? — у Ричарда аж дух перехватило. — Он же в бедро был ранен…
— Ну да, — санитар начал раздражаться. — Кость раздробило. Стали резать ногу — помер на столе. Да что ты рот-то раззявил, первый раз замужем, что ли? Вчера дружки твои сплоховали, а рыбоеды, видать, подтянули артиллерию, двух Стражей кончили, да сегодня ещё одного — вот это беда. А вас, сухих, пригоршня на медяк идёт.
— А тебе жр… они дороже людей? — вырвалось у Ричарда, и через миг он об этом пожалел: ему показалось, что жрун, пожирающий куски тел, насторожился и прислушивается.
— Они-то воюют, а вы дурью маетесь, — отрезал санитар. — Чего стоишь? Иди себе. И нечего на него таращиться, понял? Чьё это было — тем уже не нужно. А ему нужно: его осколком задело.
Ричарду стало худо от нестерпимого отвращения, даже более острого, чем страх. Он вздохнул и побрёл было прочь, но тут его остановил другой санитар. У этого глаза были чуть живее.
— Эй, деревенщина! Пойдём со мной, поможешь перетащить кой-что.
Ричард чуть пожал плечами и пошёл. За лазаретом на земле лежали грудой стянутые в скатки больничные матрасы.
— Перетащишь под крышу, а то отсыреют, — сказал санитар. — Нынче в нашем ведомстве бодрых нет, а мне надрываться никакого резону. И руки мёрзнут. Сделаешь — плесну сбитня, так и быть. Сладкого, как для раненых.
— Хорошо, — сказал Ричард и поднял пару матрасов. Спина и плечи отозвались глубокой тянущей болью, напомнили вчерашнее, но Ричард только сдвинул лопатки. Это не имело значения. — Куда нести?
Санитар взглянул на его руки — и вдруг его глаза ожили:
— Вот сюда заноси, складывай в тамбуре… а хороши у тебя перчатки, солдат. Домашние?
Отличные перчатки из козьей шерсти и тёплые носки прислала из деревни мать, она мастерски вязала. Ричард кивнул.
— Слушай, парень, — окончательно оживился санитар, — сменяемся? На целое кольцо колбасы, вяленой, из Дальних Пущ, а?
— Не могу, — сказал Ричард. — Подарок.
— И бутыль самогона, — шепнул санитар. — Четвертную. От сердца отрываю.
Ричард покачал головой.
— С дружком бы выпил, — сказал санитар. — Я ж слышал. Ты этого дылду искал же? С дырой в бедре? — и перешёл на совсем неслышный шёпот: — Он здоровенный, его Горан с особистами на кости для жрунов пустить хотели, пленных нынче нет, а тут туша подходящая, но ведь можно и договориться. У меня свояк на санитарном поезде, сегодня к пяти пополудни будут.
