На этот раз застыл Мое; по его телу пробежало долгое содрогание, как будто он сражался с проклятием собственной музыки. Но, в конце концов, его пальцы заплясали по струнам; годы упражнений перевесили воздействие паразита внутри его.
Я начала барабанить, мышцы задвигались в соответствии с привычным узором, но порхание рук не успокаивало меня. И дело было не в пустой тьме передо мной и не в тысячах смертельно опасных, инфицированных маньяков вокруг. Дело было даже не в огромных, пожирающих людей созданиях, которых мы пытались вызвать.
Меня пугала мысль снова оказаться втянутой в механизм нашей музыки. Я помнила, как играла, не в силах остановиться, когда червь метался в толпе, расправляясь с людьми, которые, как загипнотизированные, смотрели на нас. Моральный риск все еще прятался по краю моих видений, наблюдая за мной и выжидая.
Если мир в ближайшее время не исцелится, эти видения могут стать слишком реальны. У меня кончаются таблетки, последняя полупустая бутылочка перекатывается в кармане, с каждым днем становясь все легче. Рискуя своей жизнью здесь, на холодном краю Манхэттена, я не была героиней. Я просто была логична.
Я отношусь к числу тех, кому, чтобы выжить, требуется цивилизация. Минерва запела, ее голос шарил во тьме, разносясь по пустому, заросшему деревьями парку. Призывая.
Воздух начал искриться, и вскоре я увидела музыку: ноты Моса парили в воздухе, пронзительная мелодия Перл, словно тоненький луч прожектора, двигалась между ними, заставляя их мерцать. Песня Минервы прорывалась сквозь все это, устремляясь во тьму, а мы с Захлером играли с яростной решимостью, плотно, как сомкнутые пальцы, словно часовые, боящиеся повернуть головы.
Мы играли всю пьесу, от начала до конца, надеясь, что кто-нибудь нас услышит.
Когда мы закончили, не было ни приветственных криков, ни аплодисментов, ни хотя бы одного-единственного подбадривающего возгласа. Никто не пришел.
Потом огни вокруг слегка померкли, и я поглядела туда, где должны были находиться зрители.
И встретилась с целой галактикой глаз. Глаз, способных видеть ночью.
Инферны
Они смотрели на нас, прикованные к месту, немертвые. Непохожие на ангелов, или Минерву, или даже дрожащего Моса, неспособные рассуждать здраво, лишенные человечности. Тут стояли те, кем болезнь овладела полностью. В грязных, рваных одеждах с сорванными логотипами — видимо, под воздействием проклятия. Многие были едва прикрыты, дрожали в драных пижамах и брюках от тренировочных костюмов — одежда, в которой обычно лежат в постели, когда от сильного гриппа поднимается температура, мысли путаются, и чувствуешь себя совсем плохо. Ногти длинные, черные и блестящие, как будто они приклеили к пальцам оболочки мертвых жуков.
Их там стояли сотни. Не шелохнувшись.
Нормальные люди не пришли, чтобы послушать нас. Это сделали вампиры.
Астор Михаэле был целиком и полностью прав. Наши настоящие зрители нашли нас по запаху.
— Вот дерьмо, — пробормотал рядом со мной Захлер.
Они зашевелились, в полном молчании — очарование песни ослабевало. Глаза вспыхнули голодным огнем.
— Нужно продолжать играть, — сказала я.
— Нужно удирать, — прошипел Захлер и попятился.
Толпа зашевелилась снова. Один из них двинулся к сцене, волоча ноги и щуря глаза от света.
— Захлер, остановись, — сказал Мос. — Это как с твоими псами. Не показывай, что боишься.
— Мои псы не едят людей!
Во тьме позади послышались новые звуки. Конечно, инферны перед нами были не единственными зрителями. Они стояли везде вокруг…
— Алана Рей права. Нужно продолжать играть, — сказала Минерва, — Мы не должны разочаровывать своих почитателей.
Она поднесла микрофон к губам и начала напевать.
Из усилителей полилась феерическая мелодия, безымянная, бесформенная, из которой мы сделали свою самую медленную песню: «Миллион стимулов для движения вперед».
Инферны начали успокаиваться.
К Минерве присоединилась Перл, растопыривая над клавиатурой пальцы, чтобы брать долгие, звучные аккорды. Потом вступил Мос: его быстрые ноты кокетничали с бессловесной мелодией Минервы, подталкивая ее перейти к стихам.
Начала играть я, сначала мягко проведя барабанными палочками по всем ведрам, а потом перейдя к медленным ударам. Наконец к нам с явной неохотой присоединился Захлер, его бас зарокотал во тьме.
Инферны по-прежнему не двигались, глядя на нас немигающими глазами.
Мы играли, пытаясь не думать о своей наводящей ужас публике, но к концу стали убыстрять темп — наш страх, в конце концов, прорвался в музыку. Закончили мы неистовым повторением одного и того же аккорда, внезапно оборвавшегося в молчание.
Я посмотрела во мрак.
По-моему, их стало раз в пять больше.
— Проблема налицо, — сказал Захлер.
Волнение пробежало по армии оборванцев перед нами. Один из них испустил низкий, голодный стон. У меня по спине потекли струйки пота, холодные, как ночной воздух.
— Мы не можем прекратить играть! — сказала я.
— Что? — прошипел Захлер. — По-твоему, их мало собралось? Хочешь еще больше?
Мос сделал шаг назад, руки у него дрожали.
— А что, если ни один червь не вылезет?
— Ребята, — сказала Минерва прямо в микрофон, ее голос разнесся по всему парку, — не думаю, что у нас есть выбор.
Несколько инфернов начали продвигаться вперед, блестя в лунном свете зубами, согнув пальцы как когти.
— Мин права, — пробормотала Перл.
— Пьесу номер два? — спросил Захлер и начал играть, не дожидаясь ответа.
Все тут же подключились, в очень жестком ритме.
Даже охваченная ужасом, я спрашивала себя, какой наша игра кажется инфернам, любят ли они на самом деле музыку, или просто определенный набор звуковых волн действует на них успокаивающе, как, возможно, Моцарт на растения. Они не пританцовывали, не толкались и не подпевали. Почему они слушают нас, вместо того чтобы съесть?
Я начала убыстрять темп, втягивая остальных делать то же самое, почти так же быстро, как играла «Токсоплазма», — музыка для насекомых.
Потом вступила Минерва, завыла свои бессмысленные слоги, и поле зрения передо мной замерцало; это было похоже на огни фейерверка, падающие в воздухе, словно ветки плакучей ивы.
Что-то пробежало по толпе, внезапная волна движения, и на один ужасный момент у меня мелькнула мысль; а что, если наши чары разрушились? Однако армия оборванцев не кинулась на нас; вместо этого вся их огромная масса повернулась как единое целое — словно стая птиц.
На мгновение показалось, что инферны танцуют… но это было что-то намного лучшее. Или худшее, в зависимости от того, чем все обернется. Наконец-то земля начала содрогаться.
