Руки принесли нечто, отливавшее золотистым блеском меха. Рядом со мной опустился Мурри. На глазах не было повязки, они горели тем самым живым огнём, который я всегда видел в них. Однако когда его поставили рядом со мной, он даже не шевельнулся. Он был неподвижен, как статуя, как тот рубиновый кот, которого я вырвал из тесных объятий камня, там, на вершине горы.
Теперь руки легли передо мной, прямо на полированную поверхность, и я смог рассмотреть их. Пальцы украшали многочисленные перстни, каждый из которых мог бы послужить мне поясом. И все эти перстни были разными. На одной руке красовались перстни в виде голов: мужская голова в парике воина, женская в изукрашенной короне, голова орикса с грозными рогами, блестевшими серебром, морда яка, а так же непринуждённо свернувшаяся котти, стройное тельце которой обвивало палец. А на второй — чётко прорисованные черты кошачьей головы, наподобие той, что носил я сам, ещё одна коронованная женщина, затем не голова, не лицо, а какой-то причудливо переплетённый символ, потом кинжал, выступающий по обе стороны ободка перстня, и наконец последний, который не мог быть ничем иным, как хранящим высшие знания свитком, из тех, какие каждый род старательно стережёт в своих сокровищницах.
Руки несколько мгновений покоились неподвижно, а потом приподнялись, и пальцы зашевелились, не касаясь друг друга, словно связанные невидимой цепочкой, которую покачивают вверх-вниз. После этого темнота окутала и меня и всё вокруг, и я услышал шум пробуждающегося лагеря и рокот барабанов, всё ещё разносившийся в воздухе.
Мурри сидел у входа в нашу маленькую палатку. Его повязка по-прежнему лежала на месте. Он чуть повернул голову:
— Хочу посмотреть…
Если сможешь, подумал я, но не стал говорить этого вслух. Я потянул узел, и полоска ткани упала. Его глаза снова выглядели, как обычно, но вот сможет ли он что-нибудь увидеть…
Мурри, не мигая, глядел на меня долгим-долгим взглядом, как это делают кошки, а затем я услышал шумный вздох облегчения.
— Вижу!
Я обнял его за плечи и на мгновение зарылся лицом в шерсть. Это было для меня куда важнее, чем добыть рубинового кота из осаждаемого пламенем храма!
— Ухожу. Здесь неприветливое место… — Мурри встал на ноги и потянулся, как только что проснувшийся котти.
С его словами трудно было спорить. Но полностью ли он излечился? Может быть, наступило лишь временное облегчение, и слепота снова поразит его, как только он покинет лагерь? Тогда ему уже никто не сможет помочь. Но не успел я возразить, как он заговорил снова:
— Не пойду… в солёное место…
— А если ты… твои глаза…
— Увидимся потом… после солёного места.
И Мурри метнулся прочь. По всему лагерю копошились люди, но он в два огромных прыжка оказался за его пределами. Я ещё успел заметить, как он летит по воздуху — как могло бы показаться тем, кто не знает песчаных котов, — летит прочь. По его уверенным прыжкам я понял, что сейчас он действительно всё видит. Оставалось только надеяться, что это исцеление навсегда.
Шесть дней мы ехали через этот край неспокойной земли и огнедышащих гор. Как обычно, моя охрана молчала, разговаривая со мной только по необходимости. Однако в первое утро после ухода Мурри, к моему полному изумлению, со мной поравнялся на своём ориксе сам Канцлер.
— Кровный брат котов, — начал он без обиняков, — как ты удостоился такой награды?
В его словах проскользнула небольшая доля формальности. Они больше напоминали приказ, и я тут же почувствовал неприязнь, хотя и заставил себя не показывать виду. В конце концов, у советника Королевы Сноссиса могли быть причины считать меня низшим.
Поэтому я рассказал ему всю свою историю, стараясь не тратить слов напрасно, и она получилась достаточно сжатой. Я видел, что он слушает с не меньшим вниманием, чем выслушивал бы какое-нибудь важное донесение.
Закончив рассказ, я снова повернул запястье так, чтобы он ещё раз увидел шрам, который стал для меня ключом к существам, бывшим давними врагами людей.
Сановник слегка нахмурился.
— Я счёл бы это сказкой барда, — заметил он, — если бы ты не показал нам, на что способен. Странная, странная история, ведь между нами и Великими Котами всегда была война.
— Всегда? — мне вспомнились те полулегенды, о которых говорила Равинга, о временах, когда люди и песчаные коты бились бок о бок против когда-то великого, а ныне позабытого зла.
Канцлер нахмурился ещё сильнее.
— Ты говоришь о вещах, которые предназначены не для каждого уха, — и он послал своего орикса вперёд, снова оставив меня ломать голову над невидимой паутиной, каким-то образом плотно опутавшей меня.
Больше он со мной не разговаривал. На пятый день мы вышли к границе Аженгира и встретили там ожидающих нас Канцлера этой земли и новую стражу. Однако на этот раз между ними не было удачливого кандидата, и мне оставалось только догадываться, какая того постигла участь.
Все мы носим в душе глубокую привязанность к земле, в которой родились. Её дух пропитывает нас настолько, что ни одна другая страна не может значить для нас столько же. Я одолел грозный, опалённый огнём Сноссис, но даже там мне не было так жутко, как в Аженгире, где меня поджидало следующее испытание.
В моей стране скалистых островов не водилось никаких насекомых, не досаждали они мне ни в Вапале, ни в Сноссисс. Но здесь на каждого путника сразу налетали тучи мошкары с солончаков. Они кусались, они облепляли незащищенную кожу, впивались в краешки глаз, уголки рта, просто сводили с ума.
И даже самый дух этой страны почему-то производил отталкивающее впечатление. Я чувствовал, как день за днём нашего путешествия по Аженгиру во мне растёт ощущение того, что я чужак, чужак, которого необходимо отпугнуть, что окружающий нас бесплодный мир отторгает меня.
Однако же для стражников, встретивших меня на границе, эта земля являлась родиной, пускай даже суровой и пустынной.
Солончаки сами по себе были ловушкой. Единственный товар, который вывозят из Аженгира, — это соль, но и её не так-то просто вырвать из объятий солончаков, сбор соли был весьма опасным делом. В солончаках часто встречались термальные озера, но в них не росли водоросли, а если что-то и укоренялось, то проку от этого было мало — ни для еды, ни для исцеления там ничего не годилось.
Местные жители погружали в воды этих широко раскинувшихся озёр шесты со множеством перекладин, напоминавшие ветви деревьев Вапалы. Проходило совсем немного времени, и на ветвях вырастали прозрачные кристаллы соли. Этот урожай и был тем товаром, за который его сборщики покупали самые необходимые для жизни вещи.
