Кони внезапно забились, Оле-Лех едва успел положить руку на навершие кинжала, а Франкенштейн уже вскочил на ноги и, странно расставив руки, словно пытался обхватить всех своих четырех коней разом, бросился к ним. Тальда тоже поднялся на ноги, но вместо слабенького кинжала у него в руках был тот самый мясницкий нож, которым он разделывал туши забитых конями оленей.
Лишь профессор Сиверс ничего не понял и сонно, подслеповато моргал своими слабыми глазами, водил головой из стороны в сторону… А на их костер из прозрачной северной хмари, которая заменяла ночь, надвигалась какая-то фигура.
Это был человек, конечно человек, но выглядел он весьма необычно, и даже в темноте было видно, насколько он отличается от тех существ, к которым Оле-Лех привык.
У него были высокие скулы, раскосые, маленькие глаза, которые сидели в глубоких, казавшихся в этом сумеречном свете черными глазницах. Еще у него была жиденькая борода, странно торчащая во все стороны на щеках, но на подбородке свисающая длинной, похожей на сосульку косицей. Одет он был в легкую кожаную рубашку, опускающуюся ниже колен, а на поясе, стягивающем его живот, болтался охотничий нож в кожаных ножнах.
Шел он бесшумно. Рыцарь попытался разобрать в окружающем полусумраке, во что обут незнакомец, но ничего не понял, кроме того, что абориген весьма странно ставил ноги носками внутрь, и потому казалось, что он на каждом шагу проверяет перед собой землю, на которую собирается ступить. Возможно, эта походка была выработана долгими годами хождения по неверным болотам или по некрепкому льду или же вообще помогала не проваливаться зимними ночами в острый на кромках наст, зализанный здешними солеными океаническими ветрами.
Незнакомец протягивал вперед руки. В них ничего не было. И он пытался изобразить своим на удивление малоподвижным, словно вырезанным изо льда темноватым лицом улыбку. Лучше бы он этого не делал, потому что зубы у него были черными, они даже на не очень чистой его коже выделялись грязноватой полосой.
Он что-то лопотал, в голосе его смешались и деланное радушие, желание умиротворить всполошившихся путешественников с далекого юга, и нотки откровенного заискивания, и визгливые требовательные интонации, которые настоятельно призывали прислушаться к нему и понять его. Вот только понять его было мудрено, ни одного знакомого слова никто из путешественников не мог разобрать.
В конце концов Оле-Лех повернулся к профессору и взглядом спросил его — может ли он служить в данном случае переводчиком. Сиверс пожал плечами и даже раздраженно взмахнул рукой, обозначая этим, что рыцарь от него слишком многого требует.
И вдруг оруженосец вполне добродушно проговорил своим чрезмерно высоким голоском:
— Его Франкенштейн наш понимает. Сейчас я соображу… — Он помолчал, склонив по-птичьи голову набок. — Он говорит, а Франкенштейн переводит, что этот местный требует заплатить за оленей, которых загрызли наши кони.
— Ничего себе? — удивился Сиверс.
Рыцарь призадумался. Он не мог сообразить, что требуется этому охотнику. Отдавать что-то из вещей или предлагать незнакомому оленьему пастуху оружие он не собирался.
— И что мы можем ему отдать? — спросил он наконец.
Тальда встряхнулся, сбрасывая напряжение, вероятно возникшее у него, когда он пытался одновременно вслушиваться и в слова северянина, и в тот, возможно, очень невнятный перевод, который издалека, от коней, которых он пробовал успокоить, беззвучно передавал ему Франкенштейн.
— Вообще-то я думаю, деньги вполне сгодятся, сахиб.
— Деньги? Как ты думаешь, сколько наши лошадки сгрызли у него оленей?
— Эти местные обошли, как они утверждают, — после некоторого молчания отозвался оруженосец, — чуть не все свое пасущееся стадо. Насчитали восемь забитых оленей, а раненых не сумели догнать… Они же тут, как Франкенштейн говорит, полудикие… — Тальда посмотрел на рыцаря, как обычно смотрел на него, ожидая приказа или подсказки. — Я думаю, что больше они загрызли, сахиб, но восемь местные обнаружили, и с этим придется считаться.
— Восемь оленей, — прикинул вслух Оле-Лех. — Возможно, девять. Ссориться нам с ними сейчас не с руки. Может потребоваться их помощь. Будем считать, что трех золотых за всех этих рогатых будет довольно.
— Я понял, — кивнул оруженосец и отправился к карете.
А олений пастух как стоял, так и остался стоять, лишь руки опустил. Рыцарь вгляделся в него и вдруг понял, даже в этих бликах неверного слабого костра из сырого мха и ползучих северных кустарников, что северянин разглядывает карету. И вот тут с рыцарем Бело-Черного Ордена Берты Созидательницы случилось форменное раздвоение сознания. Он оставался, конечно, рыцарем, понимал все происходящее вокруг и трезво оценивал ситуацию, но одновременно будто бы кто-то неведомый стал нашептывать ему ощущения северного дикаря. Он до самого донышка своего сознания, своих знаний и представлений о мире понимал изумление, которое у пастуха вызывала их карета. Он смотрел на нее так, будто это было нечто неподвластное человеческому разуму, нечто спустившееся прямо с небес, нечто едва ли не божественное и, быть может, ужасное, опасное, откровенно пугающее его.
Рыцарь хмыкнул, но потом посерьезнел… Ему не понравилось чрезмерно сильное понимание эмоций, мыслей и настроений северного пастуха. Над этим стоило подумать, но не сейчас, конечно, разбираться в этом придется потом, решил про себя Оле-Лех.
Тальда вернулся, и на далеко вытянутой вперед ладошке его поблескивали три золотых маркета. Это были деньги, которые они согласились заплатить за ущерб, причиненный конями стаду северных оленей. При этом оруженосец по возможности мягким и умиротворяющим голосом бормотал:
— Ты спокойно, парень, стой, не дергайся лишний раз, нам ссориться — не с руки, как сахиб говорит. Вот тебе деньги, и будем считать, что мы в расчете…
Договорить, впрочем, он не успел, потому что, едва он подошел, северянин резко ударил по ладони Тальды снизу, и монеты, блеснув в свете костра, разлетелись в разные стороны.
— Ты чего? — оторопел Тальда и застыл на месте. Оле-Лех заметил, что его правая рука уже лежала на поясном кинжале и, кажется, оруженосец был готов вступить в настоящую схватку. Впрочем, схватки бы, конечно, не получилось, потому что выучка оруженосца Ордена обеспечила бы ему быструю и несомненную победу.
Тальда казался даже заинтересованным такой реакцией пастуха, постоял несколько мгновений и, не поворачиваясь к северянину спиной, сделал несколько шагов назад, потом повернул голову к вознице.
— Он говорит, а тот переводит, — махнул в сторону Франкенштейна оруженосец, — что деньги у нас не настоящие. За них мало дают, сахиб.
