Единственный ее друг — Просперо Гарутти — в последнее время сам не свой, как подменили. А главное: стоило ей поднять эту тему, как Эмма ощутила такое необычайное смущение, что поспешила свернуть разговор и сбежать, оставив мейстера в глубоком недоумении.
Прочие коллеги, подчиненные и братья-сестры по Ордену слишком далеки от Эммы. Она никогда не была общительной, и теперь ей не к кому обратиться со своими тревогами.
Приличные женщины в таких случаях идут на исповедь, но этот путь в равной мере закрыт для адепта мирового равновесия и для безбожницы, а Эмма и то, и другое.
— Не верите в богов, мисс Каррингтон?
— Не верю.
— Даже в ту, которую ваши ммм… менее скептичные коллеги называют Хозяйкой?
— Я согласна с доктриной лорда-командора. Хаос — стихия. Наша задача научиться управлять ею. Вы считаете иначе?
— Помилуйте, как я могу оспаривать собственную концепцию?
— «Собственную»? Но лорд-командор…
— А, жадный юноша присвоил себе авторство? Похоже на него.
— Вы утверждаете, что теория однородности бытия — ваша разработка?
Он не обижается на неверие:
— Изначальная идея, как и первые изыскания — мои, недоверчивая мисс Каррингтон. Большую часть исследований мы провели совместно с лордом-командором. По правде говоря, он привнес свежий взгляд и предложил новый подход. Не буду врать, без него у меня навряд ли получилось бы завершить работу. Ах, что за прелесть этот «эмпирический метод», ну разве нет? Мечтаю однажды поцеловать пальчики леди, которая его придумала.
— Леди?
Узник смеется:
— Ваш кумир и здесь объявил себя создателем? Браво, какая верность самому себе!
— Вы хотите сказать, что эмпирический метод предложила женщина?
— О да. Если верить рассказам лорда-командора, совершенно уникальная особа. Жаль, мне так и не довелось ее увидеть. Питаю, знаете ли, слабость к умным дамам.
Он так умен и тонко чувствует. Понимает все с полуслова, а порой и с полувзгляда. Они говорят на одном языке, и Эмма уже не знает, не в силах понять, как могла жить раньше, без этого каждодневного общения.
Серые стены Батлема с крохотными окошками-бойницами. Привычная вонь, въевшаяся в одежду почище запаха лекарств и трав. Забранные решетками двери — справа, слева, полный страдания вой в спину, грязная лестница, клыки каменной гаргульи, лязг замка и теплый круг света по обе стороны от решетки.
— Здравствуй, Эмма.
— Почему вы назвали меня «дурнушкой»?
— Потому, что я привык называть вещи истинными именам.
— Но раньше вы говорили…
— Что я говорил раньше, очаровательная мисс Каррингтон?
— Вот как сейчас, — Эмма отодвигается в тень, чувствуя, как краска заливает ее щеки.
— Скажите это, не стесняйтесь. Прелестной и умной женщине не к лицу глупое кокетство.
— Вот опять! Снова.
— Да?
— Вы сказали «очаровательная». И еще «прелестная».
— Я вижу вас такой, мисс Каррингтон. Но я смотрю иначе, чем эти толпы идиотов на улице или близорукий Джозеф.
Ответы взамен на ответы. Предельная откровенность в обмен на ценную информацию. Зачем ему это — знать маленькие тайны сердца Эммы, когда взамен сотрудничества он мог бы выторговать куда больше бытовых поблажек в своем заключении?
— Помните, что я говорил, Эмма? Роскошь человеческого общения — бесценна. Прочие блага преходящи. Я здесь слишком давно, чтобы желать чего-то иного.
— Отчего вы здесь? Вы совсем не кажитесь таким…
Понимающая улыбка:
— Каким?
— Таким, как о вас говорили.
— «Безумным чудовищем», вы хотите сказать? О, уверен, нынешний лорд-командор рассказывает обо мне те еще истории. Право слово, я бы с удовольствием их послушал. Особенно в вашем исполнении, вдумчивая мисс Каррингтон.
— Быть может, он просто не знает?
— Ну, нельзя быть такой наивной, Эмма! Вы же режете фэйри живьем во время ваших жутких опытов, как при этом вам удается сохранить эту потрясающую чистоту души?
— Это все для равновесия…
Его всегда добродушный голос становится резким:
— Равновесие — собачья чушь. Опасный идиотизм нынешнего лорда-командора, который приведет Орден к краху.
Его разум подобен остро отточенному ланцету хирурга, а знания и кругозор потрясают. Он бывает резок в высказываниях, но его суждения справедливы, и это пугает. Ведь если узник прав во всех прочих вещах, может оказаться, что он прав и в этой.
— Мечтатели — самая вредная категория революционеров, милая Эмма. С жадными себялюбцами вроде Джозефа Найтвуда куда как проще, их легко предсказать. Но лорд-командор… опасный мечтательный юноша. И такой целеустремленный. Миру никуда не уйти, уж если наш мечтатель задался целью его спасти.
— Вы опять смеетесь. Не верите, что мир можно спасти?
— Верю, что миру ничего не угрожает. Кроме идеалистов, не боящихся запачкать руки. Таких, как ваш кумир. Больно видеть, во что он превращает некогда почтенную организацию.
— Вы о чем?
— Об Ордене, разумеется. Боюсь, он обречен. Печально будет наблюдать его конец.
— Почему обречен?
— Да хотя бы из-за вашей деятельности. Вы всерьез думаете, что фэйри долгое время будут спускать подобное обращение? Кстати, как все происходящее сочетается с вашей любовью к этике, сострадательная Эмма?
— Это все для высшей цели.
— О да. Понимаю, почему вы так цепляетесь за свою смешную веру. Ведь если мир не нуждается в спасении, ваши руки по локоть в крови невинных. Или вы сострадаете только людям, поскольку у фэйри нет души? Быть может, они в вашем представлении не более чем расходный материал? Навроде кроликов, только крупнее?
Эмма краснеет.
Глава 2. Пятнадцать серебряных солидов
Элвин
Иса зря ругалась, обвиняя в мальчишестве. Я прекрасно понимал, куда иду. И догадывался, что вылазка в подземную резиденцию хаосопоклонников, когда всей защиты — мастерски состряпанная иллюзия и надежда, что никто из встречных культистов не знает о смерти мейстера, не будет похожа на воскресную службу в храме.
Она и не походила. Вот вообще ничего общего. На службах я всегда подыхал со скуки, а тут…
Можно сказать, что это было волнительно, но «волнительно» и в малой степени не передаст яростного восторга, что я испытал, впервые спустившись по хорошо освещенный лестнице, проходя по коридору и заглядывая во все незапертые комнаты подземелья.
Будь со мной моя льнущая к ногам подружка, удовольствие никогда не стало бы столь полным.
