— Что нам теперь делать? — спросил один из них.
— Гоблины вернутся, и мы должны быть готовы к этому, — сказал другой мальчик.
— Тут гоблины никогда не бывали, — возразила Пони.
— Не бывали, так будут, — настаивал мальчик. — Так Кристина говорит.
Все взоры обратились на десятилетнюю Кристину, которая, как обычно, смотрела только на Элбрайна.
— Гоблины всегда возвращаются за своими мертвецами, — убежденно заявила она.
— Откуда тебе это известно? — в голосе Элбрайна прозвучало сомнение, что, похоже, больно задело Кристину.
Она опустила голову, подталкивая носком ноги комок грязи.
— Бабушка сказала, — застенчиво ответила девочка.
Элбрайн мысленно выругал себя за то, что поставил ее в неловкое положение. Все ребята притихли, ожидая, что он скажет.
Пони подтолкнула его локтем. Она не раз говорила Эл-брайну, что Кристина к нему неравнодушна, но, не чувствуя в десятилетней девочке соперницы, лишь забавлялась этой мыслью.
— Наверно, твоя бабушка знает что говорит, — сказал Элбрайн, и Кристина расплылась в улыбке. — И это похоже на правду, — он перевел взгляд на окружавших его ребят. — Если гоблины действительно вернутся, мы должны быть готовы к этому.
Он подмигнул Пони и удивился, когда она нахмурилась в ответ.
Может, она не поняла, что он шутит?
ГЛАВА 2
ВЕРУЮЩИЙ ОТ ВСЕЙ ДУШИ
Двадцать пять человек стояли в ряд, одетые в толстые коричневые плащи с широкими рукавами и большими капюшонами, надвинутыми низко, чтобы скрыть лица. Стояли спокойно и смиренно, склонив головы, ссутулив плечи и сложив на животе руки, — замерли, точно изваяния.
— Набожность, достоинство, скромность, — немного гнусаво произнес нараспев старый аббат, отец Далеберт Маркворт.
Он стоял на балконе над главным входом в аббатство Санта-Мир-Абель, самое известное во всем королевстве Хонсе-Бир, в умеренной северной зоне Короны. Возвышаясь на скалистых утесах побережья, мрачное аббатство стояло здесь уже почти тысячу лет. В него были вложены труд и мастерство многих поколений монахов. Серые стены, казалось, росли прямо из камня, вбирая в себя земную мощь. Углы венчала приземистая башня; узкие окна свидетельствовали о том, что аббатство возводилось как надежное убежище. Вознесенные над бескрайним морем стены аббатства производили грандиозное впечатление, хотя никто не знал, что именно находится внутри. Однако основная часть огромного сооружения была похоронена глубоко под землей — длинные туннели, бесконечные переходы, просторные помещения. Стены одних закоптились от постоянно горящих факелов, другие освещались магическим способом. В Санта-Мир-Абель жили семьсот монахов и двести слуг, многие из них никогда не покидали аббатства, если не считать коротких визитов на рынок в соседнюю деревушку с тем же названием Санта-Мир-Абель.
Двадцать пять выпускников стояли в ряд, выстроившись по росту. Эвелин Десбрис, высокий, крепко сбитый молодой человек двадцати лет от роду, оказался в этой шеренге третьим с края. Из-за непрекращающегося воя ветра между скал слова аббата почти не достигали его ушей, но Эвелин не очень и вслушивался. Почти всю свою сознательную жизнь он грезил об ордене Санта-Мир-Абель — и, как генерал, сосредоточенный на мыслях о предстоящем сражении, отдавал этому все свои силы. Годы учения и изнурительных испытаний остались позади, и вот он стоит здесь, среди тех двадцати пяти, кто остался от двух тысяч мальчиков, восемь лет назад пришедших сюда с отчаянным желанием стать выпускниками класса 816 Года Божьего.
Эвелин рискнул бросить из-под капюшона взгляд на небольшую группу зрителей, наблюдавших за церемонией, стоя на дороге перед воротами аббатства. Среди них находились его мать, Анна-Лиза, и отец, Джейсон; мать в последнее время много болела, и неизвестно еще, сможет ли проделать обратный путь в триста миль до своей родной деревни Юманеф. Эвелин чувствовал сердцем, что видит ее в последний раз; впрочем, и отца, скорее всего, тоже. Он был младшим из десяти детей, и его родителям перевалило далеко за сорок, когда он появился на свет. Разрыв между ним и предыдущим ребенком составлял семь лет, поэтому настоящей близости с братьями и сестрами у него не было. К тому времени, когда само понятие семьи стало доступно Эвелину, половина детей уже покинули семейный очаг.
У него было хорошее детство, окрашенное теплой близостью с родителями. В особенности сильна была внутренняя связь между ним и Анной-Лизой, женщиной смиренной и религиозной; сколько он себя помнил, она всегда способствовала тому, чтобы он избрал путь служения Богу.
Эвелин быстро опустил взгляд из страха быть наказанным за то, что позволил себе нарушить правила. Ходили слухи, что студентов Санта-Мир-Абель изгоняли из рядов претендентов и за меньшие провинности. Перед его внутренним взором возник образ матери, какой она была много лет назад, в тот момент, когда он сообщил ей о своем решении уйти в Санта-Мир-Абель: слезы на глазах и мягкая, просветленная улыбка на устах. Этот образ запечатлелся в его памяти со всеми подробностями, словно озаренный магическим светом. Насколько моложе и оживленнее выглядела тогда Анна-Лиза! Последние несколько лет совсем измотали ее — одна болезнь с неумолимостью рока следовала за другой. Тем не менее Анна-Лиза была полна решимости дожить до этого дня. Эвелин понимал, что, как только ворота Санта-Мир-Абель закроются за ним, мать очень скоро проиграет битву с надвигающейся смертью.
Что же, это в порядке вещей. Ее цель достигнута, а жизнь прожита в духе благочестия и смирения. Эвелин знал, что будет оплакивать уход матери, но жалеть при этом скорее самого себя, а не Анну-Лизу, чья душа к тому времени — в этом он не сомневался — окажется в благословенном краю.
Скрип открывающихся ворот заставил юношу отвлечься от своих мыслей.
— Готовы ли вы посвятить себя служению Богу? — спросил аббат Маркворт.
И двадцать пять голосов ответили в унисон:
— Да!
— Тогда пройдите сквозь Строй Добровольного Страдания!
Вереница студентов медленно двинулась вперед.
— Мой Бог, наш Бог, единый Бог! — речитативом повторяли они, и голоса их звучали все выше по мере приближения к двум рядам монахов — выпускников предыдущих лет, вооруженных тяжелыми деревянными вальками.
Эвелин слышал шлепки, нечаянно вырвавшиеся стоны и даже вскрики тех, кто шел впереди. Он постарался позабыть обо всем, сосредоточившись на святых словах и стремясь с помощью веры выстроить вокруг себя стену, ограждающую от восприятия всего остального. И достиг в этом такого успеха, что даже не почувствовал первых ударов, а последующие показались ему лишь кратким мигом боли, сущим пустяком по сравнению с тем, какая радость его ожидала. Всю свою жизнь он хотел служить Богу, всю свою жизнь он мечтал об этом дне.
