Что же касается вассалов самого Джерина, большинство из них считали чтение бабским занятием. (Он всегда недоумевал: почему? Ведь образованных женщин здесь не видали в глаза.) Хотя очень скоро эти молодцы уяснили, что при нем лучше об этом не упоминать. Еще они поняли, что он хороший боец, несмотря на библиотеку, заваленную дюжинами свитков и рукописей. Но это вовсе не означало, что они стали о чем-то задумываться и размышлять.
Джерин вздохнул и выпил еще эля. Иногда ему казалось, что откат к почти варварскому состоянию имеет больше смысла, чем все его попытки хоть как-то ориентироваться на жизненные устои южан. «Именно так и разлагаются цивилизации», — подумала та часть его мозга, что изучала историю.
После следующей кружки эля он уже не пытался вступать в полемику со своей чересчур умной частью. Райвин и девушка куда-то подевались. Драго Медведь громогласно храпел на полу, даже не замечая, что через него то и дело переступают собаки. Дарен тоже спал, свернувшись калачиком на скамье.
Вэн же, напротив, был полон энергии и выглядел много трезвее, чем Джерин себя ощущал. Лис приподнял бровь и посмотрел на него.
— Ну что? — спросил он. — Бросим кости?
— По поводу этой девчонки? — Великан покачал головой. — Нет, ты уж сам отправляйся к ней, если хочешь. Полагаю, из нас она более выделяет меня, но у меня не хватит терпения выслушивать предваряющие прочие радости вопли. Я посижу тут, попью, а потом, наверное, завалюсь спать.
— Ладно.
Джерин поднял Дарена со скамьи. Мальчик пошевелился, но не проснулся. Неся Дарена вверх по ступенькам, Лис подумал, что поступил очень верно, по возвращении с юга пристроив к лестнице перила. Благодаря им у него теперь гораздо меньше шансов споткнуться и сломать шею не только себе, но и сыну.
Он опустил Дарена на кровать в своей спальне, надеясь, что мальчик проснется, если ночью ему приспичит в уборную. В противном случае матрац придется набивать свежей соломой.
С малышом на руках Лис уже не мог захватить с собой лампу или свечу. Поэтому в его комнате было темно, как в заднице у урфы. Он споткнутся о какую-то деревянную игрушку, которую сам же вырезал для ребенка, и чуть не шлепнулся лицом вниз. Размахивая руками, он сумел удержать равновесие и, выругавшись сквозь зубы, вышел в коридор.
Там пара слабых факелов отбрасывала тусклые красноватые блики. По крайней мере, хоть видно теперь, куда ступает нога. Впрочем, на все путешествие у него ушло шагов десять. Он тихонько постучал в дверь, прикидывая, не легла ли Фанд спать. Если она не откроет, тем лучше.
Но тут он услышал голос:
— И кто там из двоих на этот раз?
Может, причиной тому был эль, но Джерина потянуло на озорство. Он нарочно понизил голос и придал ему легкий гортанный акцент.
— А ты как считаешь?
Он услышал, как она сделала три больших шага к двери. Распахнув ее, она вспыхнула.
— Вэн Крепкая Рука, если ты полагаешь, что можешь…
Но тут при свете факела и более яркого пламени ее прикроватной свечи Фанд увидела, что перед ней стоит вовсе не Вэн. И еще более рассердилась.
— Ты сущий дьявол: обманываешь меня! Мне следовало бы захлопнуть дверь перед твоим крючковатым носом.
Джерин попытался взглянуть на свой нос.
— Ну? — сказал он, видя, что она не спешит привести в действие свою угрозу.
— Вот тебе и ну, — ответила она и вздохнула. — Я, наверное, дура, что связалась с южанином. Мало того, что с южанином, так и с его другом-увальнем, сразу с двумя. Много раз я говорю себе это, но… — Выражение ее лица смягчилось. — Раз уж я такая дура, можешь войти, южанин.
Она отошла в сторону, пропуская его, затем закрыла за ним дверь. В ее спальне царила безукоризненная чистота. Это, несомненно, была самая прибранная комната замка. Джерин знал, что все туники, юбки и панталоны, прячущиеся в кедровом сундуке, стоявшем возле стены, аккуратно сложены. Под сундуком в безупречном порядке стояло множество пар сандалий и туфель. Сам он так заботился лишь о своем оружии, но от него зависели жизнь и смерть.
Фанд, видимо, штопала, когда он постучал. На шерстяном покрывале кровати лежала туника. Воткнутая в нее и служившая иглой отполированная кость поблескивала в пляшущем пламени свечки. Фанд взяла тунику и положила ее на сундук. Кивнув в сторону свечи, она спросила:
— Задуть?
— Как хочешь, — ответил Джерин. — Ты ведь знаешь, я люблю смотреть на тебя.
Эти слова заслужили улыбку.
— Вы, южане, гораздо сладкоречивее мужчин моего племени, по крайней мере ты. Может, именно поэтому я здесь и остаюсь. Вождь трокмуа на твоем месте велел бы мне просто заткнуться и поскорее раздвинуть ноги.
Джерин скептически приподнял одну бровь.
— Сдается мне, что любой мужчина, сказавший тебе такое, тут же получил бы удар ножом в грудь.
— Это точно, так оно и случилось с тем проклятым колдуном, — сказала она. — Иначе почему, как ты думаешь, бедная одинокая девушка постучалась на рассвете в твой замок, ища защиты не только от призраков? Если бы его родичи поймали меня, гореть бы мне в клетке из ивовых прутьев, вот как.
Он знал, что она права. Именно такая, а может, и более страшная участь ожидала ее, попади Фанд в лапы мечтающих ей отомстить соплеменников. К югу от Хай Керс злодеев распинали на крестах. Себя же Лис считал человеком вполне милосердным. Если уж надо было кого-то покарать, он предпочитал делать это быстро, не причиняя лишних мучений. Но в последние годы тем не менее ему пришлось казнить очень много народу.
Еще он подумал о том, что Фанд, называющая себя бедной одинокой девушкой, примерно так же искренна, как длиннозуб, вздумавший утверждать, что он — ласковая кисонька. При необходимости она даже призраков могла распугать своим криком.
Фанд склонила голову набок, бросив на него удивленный взгляд.
— Чего ты ждешь? Ножа у меня нет, я даже иголку и ту отложила.
— И правильно сделала.
Он шагнул к ней, она — к нему. Они оказались друг перед другом. Подняв к нему лицо, она обвила руками его шею.
По жизни она была вздорной, своенравной, сварливой… он так и не смог одним словом определить ее суть. Что-то в этом роде. Зато на шерстяном покрывале дикарка превосходила себя. Она брыкалась, как годовалый жеребенок, выла, как дикий кот, и впивалась ногтями в его спину, как росомаха.
С одной стороны, Лису все это весьма льстило. Даже когда ему удавалось ублажить Элис (хотя и не всегда, а потом вообще крайне редко), та всегда реагировала очень сдержанно. С Фанд у него не оставалось никаких сомнений на этот счет. С другой стороны, занятие любовью с ней напоминало скорей бурное плавание, чем мирное путешествие по волнам удовольствий. Удовлетворение, которое он получал, зачастую смешивалось с облегчением, что он сумел через это пройти.
