На мое счастье, Лин не принадлежал к аристократии и не был царским домочадцем. Но он не был и безродным бродягой, которому можно запросто свернуть шею или сломать челюсть и чьей смерти никто и не заметит. Единственным его родичем был… а кто же был его родичем? Не помню. Вроде бы он говорил, что его родня живет где-то далеко.
Двумя днями позже последовал суд. Это было в зале дворца Эврисфея Второго, царя-подростка Кадмеи. По совету моего адвоката, который также был другом царской семьи и Амфитриона, я твердил, что только защищался, и на этом основании меня оправдали. Все дело заняло не больше часа.
Эврисфей был юношей осторожным. Он все еще не привык быть царем и считал царскую власть тяжелым делом, к которому он не подготовлен как следует. Он не принадлежал к компании тех детей, с которыми я рос. Он был немного выше меня и уже было заметно, что годам к двадцати он растолстеет. Его отец погиб в какой-то незначительной стычке, сам он приходился правнуком Эврисфею Первому, который правил, когда я родился. В начале своего правления Эврисфей Второй, пожизненный раб осторожности, никуда не выходил без отобранных лично им телохранителей. Мне помнится, что во время суда он ни слова не сказал без того, чтобы не посоветоваться с законником, стоявшим у него за спиной.
Во время суда в комнате находился и Тиресий, а также еще один-два зрителя, но прорицатель ничего не сказал.
Во время прений мой законник, один из самых хитроумных в городе, сказал несколько полезных вещей, из которых одна была следующей:
– Государь, этот юноша быстро растет и еще не знает своих сил. – Мой законник сильно потел, а так во всем остальном он был спокоен и говорил уверенно.
На самом-то деле, конечно, я знал свою силу лучше, чем кто-либо еще, но я не собирался спорить.
Царь был лишь на несколько месяцев старше меня, так что в этом он был на моей стороне. Теперь, вспоминая о тех временах, я думаю, что и у него была парочка учителей, против смерти которых он не стал бы возражать.
Шею Лина, кости его черепа и челюсть обследовал лекарь. Смертоносная лира, в целом не пострадавшая, была предъявлена в качестве вещественного доказательства, и все мы торжественно и мрачно смотрели на нее.
Снова шепоток советника, и царь произнес свой приговор. То, что меня так скоропостижно оправдали, было отчасти потому, что царь хотел сохранить такого верного сподвижника, как военачальник Амфитрион. Помогло и то, что у Лина оставались лишь дальние родственники, да и жили они далеко, так что его смерть не нанесла оскорбления какому-нибудь важному лицу. К тому же его надменное поведение привело к тому, что некоторые горожане даже радовались его смерти.
Хотя меня и оправдали, я был полностью согласен с тем, что на время мне надо уехать. Через месяц мне должно было стукнуть шестнадцать, и для войны я считался еще слишком юным. Царь посоветовал отослать меня пасти стада – так часто поступали с отпрысками знатных семей, когда с ними становилось трудно управляться. Когда мы выходили из дворца, мой законник сказал мне на ухо, что моя ссылка в пастухи продлится не менее года, а скорее всего даже два или три. Но нет никаких причин не посещать временами родной дом, поскольку никаких запретов на этот счет мне положено не было.
Когда после суда мы вернулись домой, мать была в слезах, хотя вряд ли она могла надеяться на более мягкий приговор. Амфитрион хмурился, как обычно, и говорил мало.
Мой законник, как и большинство взрослых мужчин, был ветераном. Он качал головой и говорил:
– Кроме того, любой молодой человек, тем более сын военачальника, который на самую малую муштру отвечает ударом кулака и ломает шею командиру, в армии добра не принесет.
Итак, меня объявили невиновным и в то же время огласили мой приговор, поскольку он как раз и был следствием моей невиновности. Приняв с благодарностью царское слово и узнав день, в который мне следовало отбыть, весь дом облегченно вздохнул. Я редко видел Мегану, и мне кажется, она нарочно держалась подальше от меня, но останься мы наедине, я вряд ли бы нашел, что ей сказать. То, что все, даже моя мать, в последние мои дни дома не обращали на меня внимания, вовсе не удручало меня – чем меньше в моем состоянии ко мне приставали, тем лучше.
Но прежде, чем я повернулся к дому спиной и отправился учиться пасти скот, я с большим упорством, чем прежде, решил разобраться с неясностями в моем происхождении. Я выждал, когда у Алкмены найдется четверть часа для меня, и подошел к ней, когда она сидела одна и читала или, может, пряла или ткала.
Мне показалось недобрым предзнаменованием то, что наша встреча произошла в том самом дворе, где я убил Лина, но я не мог тянуть дольше.
– Мать?
Она несколько неохотно подняла взгляд своих чудесных глаз.
– Что, Геракл?
– Я хочу, чтобы ты рассказала мне правду о змеях.
Повисло долгое молчание, в течение которого моя мать не смотрела на меня, нервно дергая свою работу. Думаю, пару стежков она пропустила. Затем, наконец, она снова подняла глаза и спросила:
– О каких змеях?
Поскольку я просто молча стоял, сцепив руки за спиной, она снова надолго замолчала, потом вздохнула и сказала:
– Ты же слышал рассказы.
Конечно, я из года в год слушал приукрашенные обрывочные истории от слуг, от товарищей по игре с тех самых пор, как стал вообще понимать слова, но я все равно продолжал молчать.
Наконец она сдалась, отложила в сторону ткань. Сложив на коленях ухоженные руки, она сказала:
– Конечно, ты слышал. Ладно, наверное, нам с отцом следовало рассказать тебе правду гораздо раньше.
Истории, которые я слышал всю свою жизнь, были, конечно, не только о змеях.
«Нам с отцом? – подумал я. – Я никогда не видел лица моего настоящего отца, не слышал его голоса». Но я молчал. Я хотел узнать все по порядку и теперь, похоже, я наконец узнаю правду хотя бы о змеях.
Мать снова вздохнула и замолчала. Затем она начала рассказ.
– Это случилось в этом самом доме, – она повернула голову, – там, где сейчас моя рабочая комната. Там прежде была твоя детская. Каким-то образом в дом заползли две змеи. Тебе тогда было не более десяти месяцев.
– Как они заползли в дом, мать?
– Мы так и не смогли понять. Все двери были заперты – по крайней мере, слуги клянутся в этом. Конечно, водостоки оставались, но змеи были слишком большими. Когда они уже были мертвы, слуги измерили их. Одна была целых восемь футов длиной, другая почти десять. – И она снова повторила: – Тебе было всего десять месяцев.
– Их наслал на меня какой-то враг? Или это была случайность?
– Не знаю, – она покачала головой и вздохнула. – Нет, это не совсем правда. С самого начала я была уверена, что в этом есть что-то неестественное. Мы так и не поняли причины этого события. Но ведь у каждого события должна быть причина.
