– Куда уж лучше, сударь! Значит, мне будет не так противно заколоть вас!
Отскочив назад, он выдернул из ножен рапиру, подаренную ему дедом на прошлый день рождения. Клинок был чуть короче, чем у вчерашней бретты, но рукоять лучше подходила для Джеймсовой манеры фехтовать. Вместо традиционной чашки гарда рапиры формировалась дужками и кольцами. Две двойные дужки, сходясь, образовывали pasd'ane – второе боковое кольцо гарды. А боковые выемки на суженной и затупленной части клинка между кольцами облегчали проход пальцев в pasd'ane.
Это позволяло активнее действовать плечом.
– Не возражаете, сударь, если мы усложним задачу?
Левой рукой Джеймс обнажил дагу.
– Извольте.
Месяц щедро плеснул ртутным блеском на шпагу и длинный кинжал рябого.
Улица Малых Чеканщиков спала или делала вид, что спит. В конце концов, если мирные баданденцы способны почивать под успокаивающие вопли сторожей, может ли им помешать звон клинков? А если и помешает, то захочет ли мирный баданденец проявить интерес к этому, столь характерному звону, наводящему на малоутешительные размышления?
Ответ в обоих случаях: нет.
* * *
Минута вечера, уходящего в ночь.
Минута жизни, уходящей в смерть.
Минута.
Пустяк для транжиры, но для поединка – вечность.
Спустя ровно шесть десятков секунд, до краев наполненных самыми энергичными попытками уязвить друг друга, Джеймс обнаружил в действиях рябого странную закономерность. В вихре passado и puntoriverso, из всех рипостов, ремизов, парадов и фланконад, из купе и ангаже, вольтов и батманов, снизу и сверху, слева и справа – отовсюду рябой наглец норовил выйти на один-единственный, до боли знакомый выпад.
В правый бок.
Туда, где в камзоле красовалась дырка, тщательно зашитая портным.
Он колол в эту мишень из примы и секунды, терции и кварты, и даже из совершенно невозможной сексты он изворачивался, являя миру чудеса гибкости, и опять колол в треклятую мишень. Он "вставал в меру" и "выходил из меры", кромсая и наращивая дистанцию, как бешеная виверна – и вновь острие шпаги устремлялось к заветной цели. Он финтил и легировал, словно задавшись целью перепробовать на практике все главы книги "Парадоксы оружия" под авторством Уолтера Ривердейла, Джеймсова пращура.
Складывалось впечатление, что рябой сошел с ума. Что целый день метался по Бадандену в поисках случайного знакомого, одержим навязчивой идеей повторения. Что всем его существом овладела одна-единственная страсть, подобная горящему огню – ища утоления и не желая остыть, прежде чем достигнет желаемого.
Такое постоянство хорошо в любви, ибо есть признак верности души, как сказал поэт Мушрифа Хаммари, в чей гарем Джеймс шел, но не дошел.
Но в поединке…
Продолжая нападать и отражать, Джеймс то и дело ловил себя на отстраненности, на холодном взгляде со стороны. Он решительно был не в силах воспринимать эту ненормальную схватку, как смертельно опасное занятие. Все слишком походило на учебу в фехтовальном зале. И даже не на asso, о котором сказано в учебнике господина Валтасара Фейшера:
"Asso есть представление сражения со шпагами, в коем употребляешь на противника все удары и все отбои, коим научился, стараясь один другого обманывать финтами, дабы тронуть или отбить удары!"
Бой на улице Малых Чеканщиков, в ночи, насквозь пронизанной клинками звезд, более всего напоминал выполнение конкретной задачи, поставленной ученику строгим маэстро.
Ученик, будем честны, старался изо всех сил.
Маэстро-невидимка мог гордиться старательностью рябого и его изобретательностью в попытках выполнить урок любой ценой.
А Джеймс получал искреннее наслаждение, раз за разом подводя "охотника" к возможности воткнуть шпагу в вожделенный бок – и избегая укола. Тот факт, что кинжалом рябой пользовался исключительно для защиты, норовя поразить цель только шпагой, лишь усиливал "учебность" происходящего.
Месяц свесился над крышей дома.
Звезды шептались меж собой.
Тени метались по стенам.
Рапира вильнула вправо, наткнувшись на кинжал. Дага встретила шпагу, завертела в изящном танце и увела в сторонку: отдыхать. Техника рябого, в целом весьма приличная, по-прежнему оставляла желать лучшего в смысле блеска. Слишком педантично, слишком правильно. Свой почерк лишь недавно начал прорисовываться сквозь железную решетку классики.
Но нехватку оригинальности рябой с успехом компенсировал скоростью и молниеносной реакцией. Мысленно Джеймс ему аплодировал и предрекал славное будущее. Если, конечно, у рябого есть будущее.
Если оно не закончится прямо здесь.
Прямо сейчас.
Легкий ветер, приняв месяц за казан с пловом, от души сыпанул туда шафрану. Серпик, еще недавно серебряный, налился сочной желтизной. Ювелирша-ночь принялась гранить звезды, снимая шлифовальным кругом карат за каратом. Густо-синие сумерки снизошли на Баданден. Дома вдоль улицы стали похожи на руины древних поселений. Глинобитные дувалы размазались в желтом сиянии, напомнив очертаниями барханы пустыни.
Казалось, у этих барханов человеческие профили.
Но Джеймс ничего не замечал.
Ему и так хватало забот.
Бой, когда каждый из противников вооружен двумя клинками разной длины – о, такой бой редко бывает элегантным до конца. Очень часто, если двое сходятся лицом к лицу, из-за кружевного занавеса мастерства на сцену выбирается грубая сила. Этот увалень плохо разбирается в красоте, зато напролом идет через все преграды.
Что ж, мир несовершенен.
Но устойчив.
Оказавшись вплотную и не имея возможности без потерь высвободить оружие, рябой боднул Джеймса лбом в лицо. Промахнувшись, он без особых угрызений совести пнул соперника ногой в низ живота и резко толкнул обеими руками. Отлетая назад, молодой человек на миг утратил равновесие – на краткий, мимолетный, невесомый миг…
Этого хватило.
Боль полоснула по груди, с левой стороны. Джеймс даже удивился в первый момент. Как же так! – если рябому требовался правый бок, то при чем тут грудь? Секущий удар распорол ткань камзола и кожу, не причинив особого вреда. Но за ним последовал выпад, чувствительно оцарапав бедро, и умелая подсечка.
Спеша добить упавшего, рябой "охотник" опять вернулся к прежним ухваткам, норовя все-таки воткнуть шпагу в залатанную портным дыру – и наконец угомониться.
Стоит ли говорить, что Джеймса это не устраивало?
Черный сгусток – словно одна из теней сжалась в комок, прыгнув со стены на брусчатку – катался по земле, окружив себя стальным покровом. Черный призрак – словно клок ночи упал с небес – маячил сверху, сверкая парой звездных лучей. Синие руины толпились вокруг. Желтое сияние лилось в чернила, разбавляя тьму до мертвенной зелени.
