Ознакомительная версия.
– А есть на время заговоренные, как я. Мне пятьсот лет лежать, потом только отдаться смогу. Если только хозяин сам за мной не придет.
– Заботливый тебя дядя поклал… Только нам от твоих баек не легче. Может, ближайший клад где-нибудь на Муромской дороге прозябает! И со сторожами своими вместе!
– А сказывали, на дальней опушке кто-то лежит, – почему-то оглядевшись, прошептал Алмазка.
– Что ж он к нам носу не кажет? – обиделась Кубышечка.
– Может, ему раз в сто лет выходить велено? – предположил парень.
– Кем велено-то?
На этот нелепый Кубышечкин вопрос Алмазка ответил так: поднес к губам палец и сказал «Тс-с-с…»
– А что, коли его поискать? – Кубышечка словно ожила. – Коли он раз в сто лет является, то, может, и силы накопил, и сторожа у него знатные? Поклонимся ему в ножки – поможет деда укротить! Пошли!
* * *
Не имея кладовых росписей, а полагаясь лишь на чутье, Кубышечка с Алмазкой отправились наугад. Они знали, что люди норовят привязать местоположение клада к приметному дереву или камню. Таким образом они набрели на Варвару Железный Лоб.
Этот клад являлся в образе своей хозяйки, немало нагрешившей бабы-разбойницы. Перед смертью Варвара в злодеяниях раскаялась и закляла клад диковинным образом: чтобы дался в луки только бабе, только по имени Варвара, только такой, что нравом тиха и богобоязненна, чтобы незабытно поминать разбойницу в молитвах и служить по ней панихиды. Все бы ладно – да только станет ли такая святая баба бродить по лесам с лопатой, домогаясь кладов?
Выслушав историю с дедовыми новообретенными сторожами, Варвара Железный Лоб (и точно, что железный, поскольку являлась в низко надвинутом шлеме-мисюрке с острым навершием и кольчужной бармицей до плеч) высказалась неожиданно и сурово:
– Дед прав! Покайтесь!
– Да в чем каяться-то? – удивились Алмазка с Кубышечкой.
– А в чем велит – в том и каяться!
– Да какие же они бусурмане, Алмазка с Бахтеяркой и конь Елисей? Свои они, триста лет в лесу пролежали!
– Вот в том пусть и каются.
Махнув рукой на свихнувшуюся Варвару, отправились дальше.
Маленький медный клад, надо полагать – крестьянский, выскочил на дорогу рябой курочкой. Алмазка кинулся догонять – и курочка рассыпалась, раскатилась полушками и денежками, редко где круглился бок огромного екатерининского пятака. Собираться обратно не пожелала – и Кубышечка с Алмазкой ползали по пыли, складывая в кучу всю эту мелочь, которой в итоге оказалось восемьдесят два рубля. Тогда только курочка соизволила явится в пернатом образе. О ближних кладах она ничего не знала, а сама спросила – скоро ли отменят ассигнации.
Кладоискатели решили уже, что про знатный клад со стражей лишь байки ходят, но жестоко ошиблись.
Он действительно лежал на опушке, являлся снежной белизны человеком в длинной рубахе. Как полагалось кладу, возник внезапно, потребовал, чтобы рукой прикоснулись, и встал, как вкопанный – обморока, надо думать, ожидал или безумных воплей пополам со смехом.
– Тебя-то нам, дядя, и надобно! – обрадовался Алмазка.
Клад сунулся поближе. Прямо весь подставился.
– Да погоди ты! – памятуя о рассыпавшейся курочке, вмешалась Кубышечка. И удержала Алмазкину руку. Рассыплется – и неизвестно, пожелает ли снова собираться…
Видя такую нерешительность, клад обиделся.
– Так я вам не надобен? Сто лет пролежал – еще сто лет пролежу!
С тем и растаял.
– Стой, дядя, стой! Свои мы! Свои! – с такими криками Алмазка и Кубышечка метались по опушке, заглядывая под каждый куст. Но клад крепко держал данное слово. И не отзывался, хоть тресни!
Эта неудача совсем подкосила кладоискателей. Не столь велик был лес, чтобы там клады десятками лежали. Можно было перейти в соседний, изрезанный просеками. Но соседний был чересчур обжит людьми. Главный его клад уже добыли, а второстепенный Кубышечке с Алмазкой не был нужен – они ведь искали сильного заступника, а не горшок меди.
– Выходит, придется нам первому встречнему отдаваться, – сказала Кубышечка и, предвидя возражения, сразу объявила: – Хоть запойному пьянице, а под дедом не буду!
– Ты его тут еще сыщи, первого встречнего, – буркнул Алмазка.
Забрели они в сущую глухомань, куда ни один человек среди лета добровольно не полезет. Вот осенью тут еще можно на охотников напороться, но осень-то далеко, а зловредный дед – близко…
– А знаешь ли, Алмазушка? Коли чего-то очень захотеть – так сбудется непременно! Вот я сейчас так сильно отдаться хочу…
Кубышечка сжала кулаки и отчаянно зажмурилась. Алмазка посмотрел на нее с немалым испугом – он и не подозревал, что желание отдаться проявляется таким образом.
– Тихо!.. – вдруг вскрикнула Кубышечка. И тут же прошептала:
– Алмазушка, люди…
– Где?..
Но теперь слышал и он. Не так чтобы совсем далеко, но и не близко пробирался кто-то по лесной тропе.
– Трое идут, – сказал Алмазка. – Ступают тяжко, тащат что-то… Мешки, что ли?..
– Может, клад хоронить идут?
Они переглянулись.
Это было бы просто изумительно!
Подстеречь волнующий миг хоронения клада, своими ушами услышать, какие теперь бывают заклятия! А потом, пожелав хозяевам скатертью дороги, вызвать новорожденный клад (коли втроем в мешках несут – значит, немалый!) и попросить о помощи!
Когда Алмазка и Кубышечка, выйдя потайными тропками наперерез троим парням, увидели их заплечные мешки, то даже за руки схватились. Мешки были знатные – так устроены, что выше головы торчали.
– Но куда же это их несет? – тихонько удивилась Кубышечка. – Вот дерево приметное! Тут бы и клали…
Очевидно, парни вышли в дорогу рано и уже притомились. Найдя подходящую полянку с поваленным деревом, они устроили привал. Костра разводить не стали, а вынули какую-то сухомятину и фляжку. За едой они совещались, но так, что трудно было их понять. Только и удалось уразуметь, что ищут какое-то совсем особое место. Наконец из бокового на мешке кармана достали и развернули широкий пестроватый лист.
Тут только до Алмазки с Кубышечкой дошло, что эти трое тоже, как и они сами, домогаются сокровищ.
– Гляди, гляди! Кладовая запись у них! – зашептал Алмазка. – По записи ищут!
– Наконец-то! – отвечала Кубышечка. – Теперь главное – от них не отстать… А как к кладу выйдут – мы их пугнем…
– Ага – выйдешь и ласки попросишь…
Они смотрели из кустов на парней, которые сдвинули лбы над ровным глянцевитым куском бумаги и водили по ней пальцами, сверяясь при этом с пометками в записной книжице. Парни совещались такими словами, каких ни Кубышечка, ни Алмазка сроду не слыхивали. Но ясно было главное: эти ищут великое сокровище! Вот ведь и деньги перечисляют, какие за отдельные вещицы можно получить! А деньги – преогромные! Рубли – не только сотнями, а и тысячами поминают! По старым, запавшим в память Кубышечке и Алмазке, ценам пуд говядины стоил двадцать восемь копеек, живую овцу можно было сторговать за тридцать копеек. Три рубля месячной платы считались достаточными для сытой жизни хозяина с женой и детками. Что ж там у парней за клад такой?
Ознакомительная версия.
