— Как пожелаете, лио.
Она показала на красивого мальчика лет десяти.
— Это Син, старший из внучатых племянников Битейн. Он присмотрит за лошадьми, но я бы предпочла, чтобы этим занимался ты — с его помощью.
Это означало, что она решила остаться с ними одна. Это не слишком обрадовало его.
— Прошу сюда, кемейс, — сказал мальчик. Моргейн удалилась в дом вместе со стариками, а мальчишка повел Вейни в хлев, пытаясь скрыть неловкость, как любой деревенский мальчишка, не привыкший к чужакам и оружию. Пожалуй, он дивился его росту, благодаря которому Вейни в этой деревне выглядел весьма внушительно. Ни один мужчина в деревне не доставал ему до плеча. Возможно, думал он, его считают здесь полукровкой кел, и гордиться этим он не мог. Но спорить с ними не имело смысла.
Син о чем-то болтал, пока они не пришли в хлев и не начали распрягать лошадей. Он что-то пытался отвечать, пока ему это не надоело, и на очередной вопрос Сина ответил:
— Прости, я не понимаю.
Мальчишка удивленно уставился на него, поглаживая кобыле холку.
— Кемейс? — спросил мальчишка.
Он не мог объяснить. Он мог сказать: я здесь чужой, или я из Эндара-Карша, или что-нибудь другое, но стоило ли? Не лучше ли было предоставить все подобные разговоры Моргейн, которая понимает этих людей и сама способна выбрать, что можно сказать, а что нужно скрыть?
— Друг, — сказал он, потому что умел сказать это, и лицо Сина просветлело.
— Да, — сказал Син и стал чистить кобылу скребницей. Син с радостью делал все, что показывал ему Вейни, и узкое лицо его засияло от удовольствия, когда Вейни улыбнулся и попытался выразить удовлетворение его работой. Хорошие люди, люди с открытыми сердцами, подумал Вейни и почувствовал себя в безопасности.
— Син, — сказал он, тщательно выговаривая слова, — ты займешься лошадьми. Согласен?
— Я буду спать здесь, — сказал Син, в его темных глазах вспыхнул восторг. — Я буду заботиться о лошадях, о вас и о вашей леди.
— Пошли со мной, — сказал Вейни, поднимая на плечо их имущество: седельные сумки с тем, что было им необходимо на ночь, с пищей, которая могла привлечь зверей, и с сумкой Моргейн, в которой не оставалось ничего, что могло бы потешить чье-либо любопытство. Общество мальчика доставляло ему удовольствие — тот, разговаривая с ним, ни на минуту не утрачивал спокойствия, и счастливое выражение не сходило с его лица. Он положил ладонь на плечо Сина, и мальчик просто надулся от важности на глазах у мальчишек, глядевших на него издали. Они добрались до большого здания и поднялись по деревянным ступенькам.
Они вошли в большое помещение с высоким потолком. В центре стоял длинный ряд столов и скамей — место для трапезы. Здесь был огромный очаг, возле него сидела Моргейн, немного бледная, вся в черном, с серебристой кольчугой, сверкающей в тусклом свете, окруженная жителями деревни — мужчинами и женщинами, молодыми и старыми, одни сидели на скамье, другие — у ее ног. На краю этого человеческого круга матери баюкали младенцев, а остальные внимательно прислушивались.
Ему дали пройти. Предложили сесть на скамью, и хотя ему положено было сидеть на полу, он не стал отказываться. Син свернулся калачиком у его ног.
Моргейн посмотрела на него и произнесла:
— Нам предлагают приют и все, что потребуется, экипировку и еду. Ты, похоже, их очень удивил — они не могут понять, кто ты такой, почему ты так высок и так отличаешься от них, и они несколько встревожены, потому что мы пришли к ним вооруженные до зубов… Но я объяснила им, что ты поступил ко мне на службу в далекой стране.
— Здесь наверняка есть кел.
— Я тоже так полагаю. Но даже если и так, они не враги этому народу. — Она старалась говорить как можно спокойнее, затем снова перешла на язык кел. — Вейни, это старейшины деревни — Серсейн и ее муж Серсейз, Битейн и Битейз, Мельзейн и Мельзейс. Они говорят, что мы можем на ночь остановиться у них.
Он склонил голову, выражая благодарность и уважение к хозяевам деревни.
— Отныне, — сказала она ему, вновь на эндарском, — вопросы им буду задавать только я. И вообще разговаривать с ними.
— Я ничего не скажу.
Она кивнула и заговорила со старейшинами на языке кел, и понять его он уже не смог.
Трапеза в ту ночь выглядела странной. Холл сиял огнями, в очаге горело пламя, столы ломились от еды, на скамьях теснились молодые и старые жители деревни. Моргейн объяснила, что таков их обычай — собираться на вечернюю трапезу в холле всей деревней, как это принято в Ра-Корисе и в Эндаре, но сюда допускаются даже дети, родители позволяют им играть и сносят их болтовню, чего не позволяют в Карше даже детям лордов. Дети, наевшись до отвала, сползали под столы и там шумно играли, крича и смеясь так громко, что не давали взрослым спокойно поговорить.
В этом холле они не боялись яда или кинжала. Вейни сидел справа от Моргейн, тогда как илину полагалось стоять сзади и пробовать пищу, которую предлагали его госпоже. Но это сама Моргейн распорядилась иначе. В загоне коням дали свежего сена, а их хозяева сидели в теплом холле среди людей, которые скорее согласились бы позволить убить себя, чем причинять кому-либо зло. Когда, наконец, никто уже не мог есть, детишек, которые никак не хотели угомониться, увели по домам, самый старший из их компании вел остальных и никто не боялся, что детей, вышедших в темноту, будет подстерегать опасность. В холле девушка заиграла на длинной, необычно настроенной арфе и запела прекрасно поставленным голосом. Вторую песню пели уже все, кроме них, и тоже под звуки арфы. Затем им предложили сыграть, но Вейни давно забыл уже это искусство. Руки его загрубели и вряд ли смогли бы извлечь из струн что-нибудь путное. Моргейн тоже отказалась — он вообще сомневался, что ей когда-либо приходилось заниматься музыкой.
Вместо этого Моргейн пустилась в разговор, и то, что она говорила, похоже, было селянам по душе. Они немного поспорили, о чем — он не разобрал, а после девушка спела напоследок еще одну песню.
Ужин закончился, жители деревни разбрелись по домам. Дети постарше принялись стелить гостям ложе у очага. Две кровати и ширма, и чан с теплой водой для мытья.
Наконец последние из детей спустились по деревянным ступенькам, и Вейни сделал глубокий вдох, радуясь уединению. Моргейн расстегнула доспехи, сняла с себя их тяжесть, чего не могла сделать в пути, опасаясь внезапного нападения. Если она так поступила, подумал он, то это позволительно и ему, и с наслаждением разоблачился до рубашки и штанов, затем за ширмой вымылся, а потом снова надел все на себя, потому что все-таки не до конца доверял этой деревне. Моргейн поступила так же, и они приготовились ко сну, положив оружие возле себя.
